Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Весь в яблочном цветенье Нюртинген!
В саду харчевни, сердце расплавляя,
Гармошка заливается. Цветенье
Деревьев и протяжный ветерок
Нам весть приносят: занялась она,
Та вечная весна, которой пел
Когда-то Гёльдерлин святые гимны.
Звук слов его, сведенных в чистый строй, —
Как будто знал он радостный закон,
Которым люди жить в грядущем станут, —
Пусть вольно льется! Ибо вторит им Народ.
Да, нам опять доступны чувства Священные!
И вновь звучат слова Светло и внятно.
Держат обещанья.

Ведь в Шварцвальде и Страсбургский собор
Бывает виден. Отовсюду дали
Нас кличут. По волнам холмов лесистых
Мы, вглубь нырнув, опять уходим ввысь —
Полета легкость и одновременно
Весомость глуби… Вот и ветер к нам
Доносит песни. По крутым вершинам
Костры мерцают. Прожитое здесь
Сошлось с грядущим, чтобы с ним вступить
В союз ненарушимый. Чудно нам
Поет народ на старый лад, и чудно
Грядущее поет нам. В наших песнях
Мы человека из страны великой
Помянем, славя в нем вождя и друга.

Все это лишь начало. Много в сердце
От прошлого! Я обрываю, чтобы
Все сызнова начать, — и нет покоя,
Нет отдыха… Когда же одержимость
Стихает и спадает жар познанья —
Мутит от лучших рифм, строфа бессильна
Взметнуть нас к высям и в дурную гладкость
Впадает вялый стих. Будь неподкупен
В борьбе с собой! Не дай себя увлечь
Рукоплесканьям! Похвалу сбивает.
Не вправе ты содеянным кичиться.
Ведь все — лишь ожиданье, все еще
Ты сделать должен… О, как далеко
Твоим твореньям до твоих героев!

Ты, возвращенье в грезах, мне готовишь
Веселье лучшей встречи! Разве я
Не ускоритель сроков ожиданья,
Не завершитель дней тоски, когда
Мне удается завладеть словами,
Рожденными из гнева и из мук,
И образ дать — необоримой силы! —
Боев геройских, столь призывный, что
На место каждого, кто пал, десяток
Вступает в строй?… Слова плодотворят
Страдание и слезы, безнадежность
Лишают яда, устремляя мощь
Души туда, где все, теснясь, толпится,
Что хочет стать , деяньем исцелясь.

И сгинет он, как в сказке, серый сумрак,
Лежавший на земле. И если сыну
Начнет о прежнем мать: «Давным-давно,…» —
Ей чуждым будет собственный рассказ
О том, что в прошлом было: броненосцы
И бой на небесах — орда чудовищ,
По прихоти безумца жечь народы Летевшая…
И тут с улыбкой мать
Посмотрит в глубь столетий, ибо ей
Лицо того привидится, кто их
Сумел смирить, — орду кровавых чудищ.
Она поет. Про Ленина. В дитя
Его впевает имя, учит сына
Махать ему ручонкой в глубь столетий.

Мать и дитя. Что с алтарей взирало
Так недоступно чуждо, все же бывши
Достойным почитанья, ибо в нем
Дышало то, что в каждом было свету
И благости… Давно воспряли люди
От преклоненья чуду, и давно
Забыт народом гнет порабощенья.
Всемощь, всеведенье, все, что людьми
Приписывалось в прошлом вышним силам, —
Все это с бою взято, небеса
Богов для них открыты: изваянья
Красы высокой смелым поколеньем
Превзойдены, воздвигшим этот мир;
Ему же имя — Царство Человека.

Встал на колени он перед рекой
И поклонился ей, сняв шлем походный,
Погладил воду ласково рукой —
И словно потеплел поток холодный.
И словно руку он реке пожал…
Пылал здесь мост, разбомбленный когда-то,
Был тот же самый отражен пожар
В речных глубинах и в глазах солдата.
Вот здесь тогда сражался батальон.
Солдата берег прикрывал тенистый.
И вот, вернувшись, обнял реку он,
К ее груди припавши материнской.
Он здесь родился. Здесь же в первый раз
Он боевое получил крещенье.
И он реке поведал без прикрас
Про отступленье. И просил прощенья.
И вдруг застыл, припомнив грозный год.
И так стоял, хоть под ногами топко,
Хоть, кажется, звала его вперед
Положенная на траву винтовка.
— Прости, река, прости меня, река,
Тебя покинул, светлую, в тот день я.
Казалось мне, что пронеслись века
Германского стального наважденья.
Твои страданья те же, что мои.
Я помню мертвый мост и трупы бревен.
Но мы вернемся, завершив бои,
И встанет новый мост, могуч и ровен.
И, кажется, винтовка поклялась,
Что так и будет, щелкнув вдруг затвором.
И, прозвенев: «Я верю!» — поднялась
Волна над ровным в этот час простором.
Тогда он шлемом воду зачерпнул
И пил. Потом плеснул в лицо струею,
И словно той струею зачеркнул
Былое и готов был снова к бою.
И силы возвратились вновь к нему.
И он сказал товарищам в волненье:
— Здесь, как от матери в родном дому,
Я принял от реки благословенье.
Бойцы из шлемов пыльных напились
И, глядя на окрестные руины,
Поклялись: «Песни вновь наполнят высь,
Начнется вновь цветенье Украины!
И за рекой возмездьем станет бой».
…В седом дыму окрестность потонула.
Сама винтовка словно за собой
Солдата через реку потянула.
Солдат в рыбацком стареньком челне
Поплыл туда, как свет навстречу мраку,
Сошел на берег, дрогнувший в огне,
И ринулся в победную атаку.

Истошный долгий вой прорезал тьму,
Он ширится, пронизывает стены,
И все и все должны внимать ему,
И спящие встают на зов сирены.
Лучи взметнулись в облачный простор,
Повисли сетью зыбкой и летучей.
Прожектор в небо щупальца простер,
Отыскивая вспугнутые тучи.
Моя Москва! При имени твоем
Сердца сильней трепещут. Вихрь металла
Стремишь ты в ночь, и даль загрохотала,
И блещет небо огненным дождем.
Я чувствую: вокруг тебя растет
Любовь народов. Каждый внемлет, веря,
Что ты сразишь коричневого зверя,
Что враг летит в последний свой полет.
Твои бойцы не ведают смятенья
И бодрствуют на кровлях, чтобы враг,
Низринув пламень в непокорный мрак,
В ответ увидел только пламень мщенья.
В том пламени — любовь к Москве, чей свет
Царит над притаившеюся далью.
Полночный мрак, любовью той согрет,
Врага встречает смертоносной сталью.
Когда, Москва, на небосвод ночной
Бросаешь ты разрывов сеть живую,
Слова, давно начертанные мной,
Я повторю как клятву боевую:
Меж городов, прославленных молвой,
Тебе дано превысить все столицы,
Неудержим расцвет могучий твой,
Твои всечасно ширятся границы.
Вперед и выше, говоришь ты нам,
И ты не оставляешь нас в покое.
В тебя вошедший скоро видит сам:
То, чем он был, должно уйти в былое.
Меж городов, прославленных молвой,
Пространства ты и вечности носитель.
Неколебим фундамент крепкий твой,
Ведь сам народ — великий твой строитель.