Хулио Кортасар - Счастливчики

— Мой сын на вас не нарадуется. Поглядите на его сияющую физиономию.

— Пойду переоденусь, — резко сказал Рауль, казалось, потерявший всякий интерес к происходящему. Но Паула продолжала улыбаться.

— Я очень послушная, Ямайка Джон. Встретимся в баре.

Они поднялись по трапу, почти касаясь друг друга, прошли мимо Бебы Трехо, которая притворялась, будто читает журнал. Полутемный коридор показался Лопесу настоящей ночью, без снов, где властью завладел некто, не имевший на то никакого права. Он чувствовал, что взволнован и в то же время безмерно устал. «Лучше бы я набил ему морду», — подумал он, но теперь ему было почти все равно.

Когда он пришел в бар, Паула уже успела заказать два пива и выкурить полсигареты.

— Необыкновенное дело, — сказал Лопес. — Первый раз женщина оделась быстрее, чем я.

— Судя по тому, как вы задержались, к душу вы относитесь как римлянин.

— Возможно, не могу сказать точно. Кажется, действительно стоял под душем долго, вода такая приятная, холодная. И почувствовал себя лучше.

Сеньор Трехо прервал чтение Omnibook и поздоровался с ними с прохладной вежливостью, что, по мнению Паулы, было очень кстати при такой жаре. Со скамьи, на которой они сидели, в самом далеком от двери углу, им виден был только сеньор Трехо и бармен, сливавший оставшиеся на дне бутылок джин и вермут. Когда Лопес прикуривал от сигареты Паулы, их лица сблизились, и то, что, по-видимому, было счастьем, перемешалось с сигаретным дымом и покачиванием судна. Прямо посреди этого счастья он вдруг ощутил каплю горечи и смущенно отстранился.

Она продолжала ждать, спокойно и беззаботно. Ожидание затянулось.

— Вам все еще хочется убить несчастного глицида?

— Плевать я на него хотел.

— На него — разумеется. Но глицид расплатился бы за меня. Это меня вам хочется убить. В переносном смысле, конечно.

Лопес уставился в кружку с пивом.

— То есть вы входите в каюту в купальнике, раздеваетесь, как ни в чем не бывало, принимаете душ, и он тоже входит и выходит, тоже раздевается, все так просто?

— Ямайка Джон, — сказала Паула с притворным упреком. — Manners, ту dear [81] Манеры, дорогой ( англ. ). .

— Не понимаю, — сказал Лопес. — Ровным счетом ничего не понимаю. Ни этого судна, ни вас, ни себя самого, все от начала до конца — сплошная нелепица.

— Дорогой, в Буэнос-Айресе человеку не удается в таких подробностях знать, что происходит внутри квартир. Сколько молодых девиц, которыми вы восхищались illo tempore [82] В свое время ( лат. ). , раздевались в обществе самых неожиданных особ… Вам не кажется, что порою в вас пробивается психология старой девы?

— Не говорите чепуху.

— Но это так, Ямайка Джон, вы думаете в точности так, как подумали бы эти несчастные толстухи, забившиеся под навес, узнай они, что мы с Раулем не женаты и что между нами ничего нет.

— Мне отвратительна сама эта мысль, и я не верю, что это правда, — сказал Лопес, снова злясь. — Не могу поверить, что Коста… как это может быть?

— Напрягите свои умственные способности, как говорят в переводных детективах.

— Паула, можно придерживаться самых свободных взглядов, я отлично понимаю, но чтобы вы и Коста…

— А почему не может быть? Пока тела не заразили души… А вас беспокоят — души. Души, которые в свою очередь заражают тела и, как следствие, одно тело начинает спать с другим.

— Вы не спите с Раулем Костой?

— Нет, сеньор профессор, я не сплю с Раулем, и Рауль не рулит ко мне во сне. А теперь я возражаю за вас: «Не верю».

Видите, я сэкономила вам два слова. Ах, Ямайка Джон, как это скучно, как хочется сказать вам какую-нибудь гадость, которая так и рвется у меня сквозь зубы мудрости. Подумать только, в литературе вы на эту ситуацию посмотрели бы совершенно спокойно… Рауль уверяет, что я склонна смотреть на мир с точки зрения литературы. Не умнее было бы и вам делать то же самое? Почему вы такой дремучий испанец, такой архилопес из всех суперлопесов? Почему позволяете атавистическим пережиткам управлять собой? Я умею читать мысли, как цыганки в парке Ретиро. Сейчас вы рассматриваете гипотезу о том, что Рауль… скажем, в силу естественных роковых причин лишен возможности оценить во мне то, что у других мужчин вызвало бы восторг. И вы ошибаетесь, это не так.

— Я такого не думал, — сказал Лопес, немного пристыженный. — Но признайтесь, ведь и вам самой должно казаться странным, что…

— Ничуть, потому что я дружу с Раулем уже десять лет. И мне вовсе не кажется странным.

Лопес попросил еще два пива. Бармен заметил, что скоро обед и пиво может отбить аппетит, но они все равно попросили принести. Рука Лопеса мягко легла на руку Паулы. Они поглядели друг на друга.

— Признаю, у меня нет никакого права судить. Но вы… Да… разреши мне говорить тебе «ты». Разреши, ладно?

— Конечно. Ты меня избавил от того, чтобы я начала первая, но тогда бы ты от этого расстроился, поскольку нынче у тебя кругом шестнадцать, как говорит сынишка нашей прислуги.

— Дорогая, — сказал Лопес. — Безмерно дорогая.

Паула неуверенно глянула на него.

— Как легко перейти от сомнений к нежности, почти неизбежный шаг. Я много раз замечала. Но маятник раскачивается, Ямайка Джон, и теперь ты будешь сомневаться больше, чем раньше, потому что тебе кажется, что ты стал ко мне ближе. Не строй иллюзий, это худо, потому что я далека от всего. Так далека, что мне самой противно.

— От меня ты не далека.

— Физическая видимость иллюзорна, дорогой мой, одно дело, что сидишь рядом со мной, и другое… Метрическая система не годится для измерения таких вещей. Но вот недавно… Да, лучше рассказать тебе, хотя мне это не свойственно — такая минута откровенности, чрезмерной честности… Что ты строишь мину оскорбленного достоинства? Не станешь же ты утверждать, будто узнал меня за два дня лучше, чем я сама себя за полных двадцать пять лет? Так вот: недавно я поняла, что ты прелестный парень и, кроме того, гораздо более честный, чем я думала.

— Что значит более честный?

— Ну, скажем, более искренний. Признайся, что до сих пор ты играл в обычную игру. Человек садится на пароход, изучает окружающую обстановку, подбирает кандидаток… Как в литературе, хотя Рауль и издевается над этим. Ты делал все точно так, и если бы на борту было пять или шесть Паул, вместо того, что есть (Клаудиу вынесем за скобки, потому что она не про вашу честь, и не изображай оскорбленное мужское достоинство), я бы сейчас не имела удовольствия пить хорошо охлажденное пиво в обществе сеньора профессора.

— Паула, все то, о чем ты сейчас говорила, я называю попросту судьбой. Ты тоже могла бы встретить на пароходе дюжину других мужчин, и мне бы досталось только смотреть на тебя издали.