Олег Михайлов - Куприн

При таком положении — всё дело в находчивости. Пермикин приказал автомобилю остановиться, и вместе с адъютантом, как были в золотых погонах, высунулись и стали делать красноармейцам подзывающие жесты. Те не успели ещё подбежать, как Пермикин издали закричал:

— Скорее, товарищи, скорее! За нами гонятся белые! Мы едем сдаться красному командованию! Дорога каждая минута! Укажите, как здесь проехать в красный штаб! Да, впрочем, чего лучше, доставьте нас туда сами. Полезайте-ка, товарищи! Живо!..

Оторопелые красноармейцы послушно полезли в автомобиль. Дверца захлопнулась. Пермикин послал озиравшемуся назад финну быстрый кругообразный знак указательным пальцем. В ту же секунду два револьвера упёрлись в лбы красных солдат:

— Клади оружие!

Мотор круто повернул назад и полетел стремглав в Гатчину.

В церкви пели «Спаси, Господи, люди Твоя», когда в неё вошёл незаметно и бесшумно Пермикин. Сдав своих языков конвою, он ещё успел прослушать короткую, прекрасную проповедь отца Иоанна и отсалютовать шашкой на параде генералу Родзянко, поздравившему его с генеральским чином...

Но пора было уже Куприну откланяться. Лавров добродушно просил его заходить почаще.

— Вам нужны всякие наблюдения, а я каждый день здесь буду торчать до глубокой ночи.

Александр Иванович спохватился:

— Кому здесь сдают оружие?

— Спуститесь вниз, в контрразведку.

За письменным столом так же сидел казак с веснушками и шевелюром. Принимая наган, он улыбнулся немного презрительно и горько:

— Я бы своё оружие никогда не отдал!

«Мальчик! — подумал Куприн.— Портсигар в руках находчивого человека стоит больше, чем револьвер в руках труса. А сколько было людей невинно продырявлено дураками и рукосуями!» Ему вспомнился 1912 год, Ницца, разговор с эсером-боевиком Савинковым, который сказал тогда: «Верьте, заряженный револьвер просится и понуждает выстрелить». И в отместку хорунжему Куприн ответил:

— Я не жалею. У меня дома остался револьвер системы Мервинга с выдвижным барабаном. Он не больше женской ладони, а бьёт, как браунинг.

И правда, этот хорошенький револьвер лежал дома, между стенкой и привинченной к ней ванной. Его могла извлечь оттуда только маленькая ручонка десятилетней девочки — его Куськи.

Из другой комнаты внезапно вышел Кабин.

— Как, Илларион Павлович, вы снова здесь? — удивился Куприн.

— Давайте я вас провожу, Александр Иванович,— сказал Кабин и в коридоре объяснил: — Поручик предлагает мне служить в контрразведке. Помогите — как быть?..

— Вы регистрировались?

— Да, конечно.

— В таком случае,— отрезал Куприн,— это предложение равно приказу.

— Но что делать? Мне бы не хотелось...

Александр Иванович рассердился:

— Мой совет — идите за событиями. Так вернее будет. Ершиться нечего. Вот я оказал вам случайную помощь... Нет, это был просто долг мало-мальски честного человека. Поручик требует услугу за услугу. Но ведь и в контрразведке вы сами можете послужить справедливости и добру, и притом легко — только правдой. Видите, какой ворох доносов?!

Позднее Куприн вспоминал, что Кабин и в контрразведке работал безукоризненно и сделал много доброго. А как иначе, если это живой, напористый и чуткий человек. Притом с совестью...

Из комендатуры, по пути домой, Александр Иванович зашёл на вокзал посмотреть привезённые танки. Писательский взгляд отмечал: «Ромбические сороконожки, сколопендры. Ржаво-серые. На брюхе и на спине сотни острых цеплячек. Попадёт в крутой овраг и, изгибаясь, ползёт по другому откосу. В бою должны быть ужасающими...»

Их было пять: «Доброволец», «Капитан Крами», «Скорая помощь», «Бурый медведь», «Охотник».

Затем Куприн зашёл в лавку старых вещей Сысоева и купил там поручичьи, без золота, погоны. Он надевал их после своей отставки уже в четвёртый раз: сперва Ополченская дружина, затем — Земгор, потом Авиационная школа и вот — Северо-Западная армия. Дома жена обещала смастерить добровольческий угол на рукаве.

Александр Иванович только теперь почувствовал, как устал он за этот переполненный событиями день. А дома его снова ожидал Ржевский, приехавший с четырьмя артиллеристами. Но, как ни странно, их появление даже сняло усталость. Они расспрашивали о житье-бытье, о красных повелителях, жалели, сочувствовали, возмущались. А затем просили рассказать о Горьком, Шаляпине.

И хоть эти расспросы порядком надоели Куприну, он любовался военной молодёжью: «Что за милый, свежий, жизнерадостный народ! Как деликатны и умны! Недаром Чехов так любил артиллеристов!»

Они рассказали много интересного. Между прочим, та пальба, которая вчера так радостно волновала Александра Ивановича и его Куську, шла не от «Коннетабля» и не с аэродрома. Стрелял бронепоезд «Ленин», остановившийся на следующей станции после гатчинского Балтийского вокзала.

— Чёрт бы побрал этот бронепоезд! — сказал с досадой Ржевский,— Он нам уже не раз встречался в наступлении, когда мы приближались к железнодорожному пути. Конечно, он немецкого изделия, последнее слово военной науки, с двойной броней ванадиевой стали. Снаряды нашей лёгкой артиллерии отскакивали от него, как комки жёваной бумаги, а мы подходили почти вплотную. И надо сказать, что на нём великолепная команда! Под Волосовом нам удалось взорвать виадук на его пути и в двух местах испортить рельсы. Но «Ленин» открыл сильнейший огонь — пулемётный и артиллерийский — и спустил десантную команду. Конно-егерский полк обстреливал команду в упор, но она чертовски работала, даже не могу себе представить, какие были в её распоряжении специальные приспособления! Она под огнём исправила путь, и «Ленин» ушёл в Гатчину...

Ржевский помрачнел, помолчал немного и потом продолжал:

— Должен сказать, что виной отчасти были наши снаряды. Большинство не разрывалось. Мы наскоро сделали подсчёт. Из ста выстрелов получалось только девятнадцать разрывов. Да это что ещё! Нам прислали хорошие орудия, но все без замков. «Где замки?» Оказывается, «забыли»...

— Но кто же посылал орудия и снаряды? — спросил Куприн.

Ржевский помялся, прежде чем ответить.

— Не надо бы... Но скажу по секрету... Англичане...

«Верно, не очень сочувствуют белому делу,— подумал Александр Иванович.— Да, впрочем, и как иначе! Это старый недруг России. Бриганской короне выгоднее всего, чтобы держава ослабела в своём самоистреблении. Они боятся великой России!..»

Когда артиллеристы засобирались, Куприн, позабыв мудрое правило «не напрашиваться и не отказываться», попросил их прислать как-нибудь за ним артиллериста с запасной лошадью, чтобы приехать к ним на позицию.

— Лошадь,— сказал он,— мне всё равно какая. Хоть крестьянская клячонка. Но если возможно...