Генри Грин - Возвращение «Back»

— Ты не в себе, дружище, и кажется, мы должны извиниться перед этой барышней. Милая, во всем виновата война. И все было так давно. В газетах пишут, что, по мнению врачей, все сошли с ума. Такие дела.

— Никакая я вам не милая. Я не та, за кого он меня принимает, вовсе не его девушка, которая умерла, — она скосила обиженный взгляд на Чарли.

Явный намек на Розу и ее вероятную связь с Чарли стал для Джеймса последней каплей. Но он держал себя в руках.

— Что ж, пожалуй, мне пора. Меня еще ждет один человек, — вежливо сказал он и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Сгорбившись на стуле, мисс Витмор тихо и безутешно зарыдала. Отравленный цинизмом, Чарли, казалось, сразу постарел на десять лет.

— Какая грязь, — как заведенный, твердил он, и голос его звучал словно откуда-то издалека.

Она продолжала плакать.

— Жизнь кончена, — вслух думал он. — Вот и все. Я уничтожен, — прибавив драматизму, продолжал он.

Она по-прежнему плакала.

— Что ж, прощай, Роза, я оставляю тебя. Обещаю, ты больше никогда меня не увидишь, — он встал и уже хотел идти.

— Нет, постойте! — она решительно высморкалась. — Я только хочу объясниться, и на этом все, — по-видимому, растратив весь гнев.

— Да что ты еще можешь сказать? — беспомощно.

— То, что сказал мистер Филипс, что вы были на войне. Возможно, я вас неправильно поняла. Вы попали под взрыв, да?

— Нет.

— Хорошо, но разве девушке нельзя спросить? А если перед ней человек, который так и корчит из себя клоуна? И ломает собственную жизнь? Как ей на это смотреть? Как она может пройти мимо? Естественно, ей захочется поговорить с ним. И образумить. Даже если жизнь переломила его, как сухую ветку. Ведь после всего, что вы тут натворили, я могла бы просто выставить вас отсюда, разве не так?

— Но за что? Что я такого сделал? — он боялся взглянуть на нее и, как болван, смотрел с чувством оскорбленного достоинства куда-то в сторону.

— Вы привели сюда мистера Филипса. Что, по-вашему, должна чувствовать девушка в такой ситуации?

— Да вы сами, вы оба затеяли эту грязную игру, — возмутился Чарли.

— Я так и знала. Вы даже не хотите понять. Знаете, вы такой гордый, что не видите дальше собственного носа. Поэтому я сижу тут и пытаюсь понять правду и донести ее до вас. Так вот, приводить сюда этого человека было дурно. И низко — напоминать ему о матери его сына, которая умерла. Низко.

Она говорила хорошо, с достоинством. Он слушал ее и думал, что перед ним грязная двуликая женщина. И что, на самом деле, она гордится своей ужасающей схожестью с покойной сестрой, и наверняка так было всегда, с тех пор как она впервые об этом узнала.

И его пронзила догадка.

— Вы обе в этом замешаны, — в безумстве закричал он.

Она заплакала.

— Хорошо. Больше мне нечего сказать, — всхлипнула она. — Но вокруг вас такая тьма, что вам опасно выходить из дома. Ступайте, уходите сейчас же, чтобы я больше никогда вас не видела.

Он ушел. И только когда за ним уже закрылась дверь, она вдруг испугалась. Поскольку поняла, что перед ней был, вероятно, случай тяжелой контузии, опасный случай.

Это было так неприятно, что Джеймс почел за благо все забыть. Вернувшись из Лондона, он нашел у себя номер литературного обозрения, которое когда-то почитывала его жена, а он, по привычке, продолжал подписку. Пролистывая его, он наткнулся на одну переводную статью, которая показалась ему чем-то похожей на случай Чарли, и он решил во что бы то ни стало передать ему журнал. Написав на обложке: «Читайте, замечайте, учите и уразумейте» [16] Несколько измененная строка из Общего английского молитвослова. , он поставил свои инициалы, начертил рядом со статьей жирный крест и отнес номер на почту, простив по дороге все.

Приблизительно в то же время Чарли слег с температурой. Позвонив в контору, он сказался больным и днями не вставал с постели, чувствуя, как постепенно теряет разум. Вошла Мэри и принесла толстый конверт. Он сразу узнал журнал, который раньше часто попадался ему на глаза. Пропустив дату и послание Джеймса, он без интереса перелистывал страницы, пока не наткнулся на жирный крест. Сердце его сжалось. Он понял, что это поцелуй от Розы. Долго гадая, кто и зачем это сделал, стал засыпать и уже собрался отложить журнал, как вдруг ему бросилась в глаза фраза о женщине, которая лишается чувств. Он вернулся к началу и нашел рассказ, который здесь в точности передается [17] Перевод с французского на английский Генри Грина, 1944. :

«Из Воспоминаний Мадам де Креки́ (1710–1800). Посвящается ее маленькому внуку Танкреду Раулю де Креки, принцу Монтлаурскому [18] «Воспоминания маркизы де Креки» («Souvenirs de la Marquise de Créqui, 1710 à 1800», edition Fournier, 1834) впервые были опубликованы в Париже в 1834–1836 гг. .

Я считаю своим долгом рассказать тебе о Софии Септимании де Ришелье, единственной дочери маршала де Ришелье и принцессы Елизаветы Лотарингской. Кстати, она никогда не делала секрета из того, что дорожит своей материнской линией более, чем отцовской. За что не раз получала от отца нагоняй.

Септимания была неописуемо хороша. Можно сказать, в ней, как в зеркале, отразились все добродетели старой Франции — смесь остроумия, изысканных манер и почитание традиции. Да, она была неподражаема, и эта утонченность и неповторимая грациозность сочетались в ней с едва уловимой печалью, происходящей от постоянного предчувствия страшной смерти, которая должна была столь скоро ее настигнуть. Она была высокая, стройная, глаза ее имели удивительное свойство менять, в зависимости от настроения, цвет, становясь то черными, то серыми. Право, никогда еще мир не видел таких глаз, что умели бы столь талантливо передавать настроение и, произведя этот волшебный эффект, превращаться в истинную награду для тех, кому выпало счастье попасть под их чары.

Бабушка моя подумывала выдать ее замуж за графа де Жизора, сына маршала де Бель-Иля. В свое время этот юноша был таким, каким, мы надеемся, станешь и ты — красивейшим, изящнейшим и самым обворожительным. Но отец Септимании был не самого высокого мнения о его семье.

— В самом деле, — сказал он моей бабушке, — эта парочка может благополучно встречаться и после замужества Септимании.

Вот так, невольно, Септимания превратилась в мадам д’Эгмонт.

Супруг ее, Казимир-Август д’Эгмонт Пиньятелли, был человеком почтенным, молчаливым и наискучнейшим.

Итак, превратившись в графиню д’Эгмонт, моя дражайшая подруга, как теперь принято выражаться со свойственными нашему времени простоте и вкусу, породнилась с одной из самых значительных семей, раскинувшей свои ветви по всей Европе. Другими словами, она стала принцессой де Клевз, принцессой Империи, герцогиней Гельдерской, Жуерской, Агригентской, а также — по велению Карла Пятого — герцогиней Испанской, встав на одну ступень с первыми леди Европы герцогиней Альба и Медина-Коэли. Если бы я пожелала, то могла бы еще на четырех страницах продолжить рассказ о титулах великого и могущественного рода д’Эгмонтов, который восходит по прямой линии к правящим герцогам Гельдерским и который на глазах у всей безутешной аристократии Европы вымирал, так и не произведя на свет наследника. Позже всегда говорили, что в этом вина мадемуазель Ришелье.