Саша Гитри - «Мемуары шулера» и другое

— Но прежде чем приступать к другим, надо бы сперва закончить эту.

Я даже рот раскрыл от удивления.

— Это ведь трёхактная пьеса, не так ли? — продолжил он.

— «Ноно»?

— Ну да.

— Само собой!

— Ну так вот я и говорю... прежде чем приступать к другим, надо дописать второй и третий акт этой пьесы.

— Естественно!

Я сказал «естественно» и «само собой», но по правде сказать, ясно мне это стало лишь минуту назад, ведь этот мой первый акт «Ноно» в голове моей был одним-единственным актом, одноактной пьеской, а вовсе не первым актом целой пьесы. Но я уже сказал «само собой» — и написал ещё два акта.

Так что в благодарность за поддержку в трудную минуту я должен Эдмону Се свечку — да ещё какую!

«Ноно» не была отклонена ни одним директором — потому что ни один из тех, к кому я обращался, даже взглянуть на неё не пожелал.

Три акта, это надо же подумать! Мог ли я в двадцать лет рассчитывать хотя бы на прочтение своей пьесы в театре «Водевиль» или, скажем, в «Жимназ»? Я уж было начал сомневаться, прав ли я был, внявши совету Се. Кто знает, а вдруг с «Ноно» мне лучше было ограничиться одним-единственным актом? Одноактная пьеска, она ещё как-то могла проскользнуть, ведь в те времена во всех известных театрах в начале спектакля обычно давали одноактные пьесы. Что же касается театров поскромней, то о них и мечтать-то было нельзя. Ни в «Капуцинах», ни в театре «Матюрен» трёхактных пьес вообще не ставили. А театра «Мишель» тогда ещё просто не существовало.

И всё же именно в театре «Матюрен», благодаря Полю Клерже, которому я предложил главную роль в своей пьесе, я впервые увидел её на сцене. Месьё и мадам Кийарде, очаровательная чета директоров театра, приняли «Ноно» с самой живейшей симпатией. Я был на седьмом небе. Но надо было ещё найти именитую актрису, которая бы согласилась сыграть главную женскую роль.

— Бланш Тутен.

— Она играет в «Одеоне».

— Попросит отпуск!

Я встретился с ней. Прочёл ей свои три акта — и она согласилась! Но, узнав, что главную мужскую роль играет Клерже, тут же отказалась.

— Я в ссоре с Клерже.

Я ответил, что именно благодаря протекции Клерже была принята моя пьеса и что при сложившихся обстоятельствах я весьма сожалею, бесконечно, безумно сожалею, но мне придётся лишить себя счастья увидеть её в своей пьесе.

Вечером я увиделся с Клерже и откровенно передал ему свой разговор с Тутен. Он выслушал меня с улыбкой, потом, даже ничуть не колеблясь, предложил:

— Берите Тутен... она много талантливей меня.

С тех пор он предоставлял мне немало свидетельств своей дружбы, но ни одно никогда не тронуло меня больше этого. Впрочем, Клерже явно лукавил, у него было ничуть не меньше таланта, чем у Тутен, — которой, кстати, его тоже было не занимать. Однако действительно найти замену ей было куда трудней, чем ему. Во всяком случае, я верил, что так оно и было — ибо когда предложил ей взять на эту роль Моншармона вместо Клерже, она возразила, что и с Моншармоном тоже не в ладах, так что мне лучше об этом забыть. Когда у меня с языка сорвалось имя Кастийана — она аж руки к небу воздела! Успела повздорить и с Кастийаном.

— А как насчёт Андре Дюбоска?

Ответ последовал не сразу. Мгновение спустя она произнесла:

— Что касается меня, я бы не возражала.

Из чего я сделал вывод, что на сей раз это не она, а он на неё зуб заимел.

Недавно мне попался дневник, куда я в то время регулярно делал записи о событиях дня. Вот некоторые из них в том виде, в каком они были туда внесены тогда.

2 ноября 1905 года. — Сегодня я читал «Ноно» актёрам, но, к несчастью, не на все ещё роли есть исполнители.

У меня есть Бланш Тутен, Дельфина Рено, Дюбоск, но пока что не удалось отыскать актёра амплуа первого любовника, о каком я мечтаю на роль Жака.

3 ноября 1905 года. — Вчера вечером посетил несколько театров и успел прослушать десяток актёров.

Актёры амплуа первых любовников, которые смогли бы сыграть эту роль, не свободны — что же до тех, кто свободен, увы, не приходится удивляться, почему они в простое.

4 ноября 1905 года. — Кийарде мне посоветовал: «Вы бы посмотрели одного молодого актёра, он играет в одноактной пьеске, открывается мой спектакль».

5 ноября 1905 года. — Видел нынче вечером упомянутого юношу. В нём есть нечто такое наивное, спокойно-безмятежное, что, конечно, не может не вызвать смеха в зале, но это совсем не то, что мне нужно для моей пьесы. Я не скрыл этого от Кийарде, но тот тем не менее очень настаивал, чтобы я дал ему прочитать роль

— Но ведь он же комик.

— А что, вас это пугает?

— Чёрт возьми, но ведь роль Жака — это же роль первого любовника.

— А вы попробуйте.

— Да я не против... но...

— Через пару дней заберёте у него назад роль, это вас ни к чему не обязывает...

— Хорошо, согласен.

10 ноября. — Нынче после полудня он прочитал мне роль. Я не поверил своим ушам. В его интонациях было столько неподдельной искренности и в то же время сквозило такое чудачество, что теперь мне уже невозможно представить себе, чтобы роль Жака исполнялась как-то иначе — и каким-то другим актёром. Он открыл для меня, что пьеса моя была комической.

Вот имя этого актёра — и оно стоит того, чтобы его запомнить: Виктор Буше.

Позволительно ли мне будет сказать, что «Ноно» имела большой успех?

Вы уж позвольте мне немного похвастаться — ведь совсем скоро я поведаю вам, какое фиаско ожидало меня год спустя с моим «Ключом».

Не успели опустить занавес, как меня сразу же окружили, осыпая комплиментами, Тристан Бернар, Эдмон Се, Нозьер, Пикар, Пьер Мортье и многие другие, не перечесть... И тут вдруг вижу, как ко мне приближаются два человека, чьим словам суждено было неизгладимо отпечататься в моём сердце. Первый обнял меня, расточая комплименты, разумеется, незаслуженные, но которые тем вечером определили весь мой жизненный путь. Это был Октав Мирбо.

Второй был не из тех, кто склонен к столь непосредственным изъявлениям чувств, и его реакция в корне отличалась от восторгов Мирбо. Стоя в трёх шагах от меня, руки за спину, он, покачивая головой, уставился на меня своим странным глазом, который выражал самое живейшее удивление. Я не оговорился, именно глазом, потому что, казалось, у Жюля Ренара был всего один глаз.

Он глядел на меня, будто «не верил своему глазу» — и это посеяло во мне подозрение, что до сих пор он держал меня за полного придурка. Это удивление, впрочем, растянулось на многие годы. Он выразил его в тот же вечер, вернувшись домой — и ничто не мешает мне воспроизвести здесь те строчки из его личного дневника:

«7 декабря 1905 года. — Вчера, в театре «Матюрен», «Ноно», три акта, которые оказались настоящим откровением. Я имею в виду отпрыска знаменитого Гитри, который, оказывается, разродился одарённым драматургом. Молодость, острота ума и ни капли глупости. Все мы были восхищены и поражены. Пьеса, подписанная Капю или Доннэ, нам бы просто понравилась, Сашу же ждёт ошеломляющий успех».