Янко Есенский - Демократы

Вернувшись в столовую, все сделали вид, что ничего не случилось. Яник откланялся как ни в чем не бывало. Желка ушла к себе.

— Честный малый, — сказал Петрович жене. — Не собирается нас поджигать и похищать наше сокровище. Надо будет его поддержать. Но продолжения романа не будет. Все, газетку закрыли, никаких романов, никаких «Любовных источников». Государственным советником он и через сто лет не станет.

Петрович потянулся и зевнул.

— Конечно, помоги ему. Он сойдет за жениха про запас, — заметила пани Людмила.

— Что ты вечно носишься со своими «запасными»?

— Так повелось. А как же иначе? Теперь всюду есть заместители на всякий пожарный случай, мало ли что? У президента — вице-президенты, у тех — свои заместители. У тебя их разве нет в комитете? Кроме основной повестки дня, у вас всегда есть другая, про запас. Нужен запасной партнер в танцах, если основной вдруг захромает или заболеет. На случай, если жених даст тягу — а с этим сталкиваешься сплошь и рядом, — надо иметь под рукой жениха-заместителя. Ясно?

— Ив браке так же?

— Опять начинаешь?

— Потому что не всегда можно обходиться заместителем. Кто заменит меня как мужа? — ухмыльнулся Петрович. — А молодому человеку я посодействую, — он задумчиво покивал головой. — Мне он нравится. Хорошо сказал: «Вход в храм любви идет через врата брака!» И правильно, что «порядочная девушка не только партнерша в танце, а любовь не только танго, и мужчина не только паяц». Я это всегда утверждал. Добьюсь для него пособия на образование. Несомненно — приятный юноша. Пожалуй, — за десятого заместителя сойдет.

Однажды вечером пани Людмила и Желка никуда не пошли — ни вместе, ни порознь; остались дома. Был так называемый «тихий вечер», свободный от визитов, который дамы целиком посвятили себе.

Пани Людмила, сидя перед овальным зеркалом, смазывала нос восковым кремом: кожа у нее была жирновата, и без соответствующего ухода нос блестел. Покончив с носом, она смочила ватку специальной эссенцией и принялась вытравлять две крупные веснушки.

У себя в комнате, выдержанной в шотландском стиле, с занавесками, ковром, подушками и чехлами на креслах и стенами в крупную красную клетку, Желка исследовала свои локти и колени. Кожа на них доставляла ей немало огорчений на пляже в Лидо и на теннисном корте, когда ей приходилось раздеваться.

Она ополоснула лицо сначала теплым, потом холодным раствором борной кислоты, протерла щеки лосьоном, снимающим грязь; им же промыла колени и локти и безжалостно растерла их маленькой щеточкой, доведя до свекольно-малинового состояния, после чего покрыла руки и ноги кремом. Затем осмотрела ногти и смазала их растительным маслом, чтобы не ломались. Проверила, хватит ли на завтра салицилового масла, спирта, присыпки и дубовой коры, которыми она промывала и присыпала подмышки и ноги, чтоб не потели, перебрала одну за другой бутылочки и коробочки. Всего было в достаточном количестве. Удовлетворенная, она натянула перчатки и легла в постель поверх розового покрывала.

Ни спать, ни читать не хотелось. На тумбочке лежал последний осенний номер «Весны» и стихи Мюссе по-французски, которые ей прислал из Парижа молодой студент, обучавшийся там живописи. Желка переписывалась с ним, хотя они не были знакомы. Она написала ему, прочитав в студенческой газете объявление, предлагавшее девушке, желающей совершенствоваться во французском языке, вступить в переписку с молодым человеком. Личное знакомство не исключалось, но о браке не могло быть и речи. Желка откликнулась. Незнакомец оказался художником; вскоре он стал присылать не только письма, но и свои фотографии, рисунки, розы и время от времени — книги. Переписку родители одобряли, считали полезным делом углублять знание языка, но розы рассердили отца, и пани Людмила строгим тоном заметила, что розы — не французский язык, а международное эсперанто и на любом языке обозначают любовь.

— Напиши, — посоветовала мать, — чтобы розы больше не посылал.

— Не пиши ему вообще, — распорядился отец, — француз начинает наглеть.

— Это просто маленький знак внимания. У меня были именины, и он хотел сделать мне приятное, — оправдывалась Желка.

— Он еще пришлет нам счет за эти розы, — отрезал отец.

— С какой стати ты должна принимать любезности неизвестно от кого. — Это вмешалась мать.

Розы принесли одни неприятности. И когда Желка получила рисунок пером, изображавший ее профиль, то решила его скрыть. Но матери понадобилась пудра, она полезла в сумочку дочери и наткнулась на конверт с рисунком.

— Кто рисовал?

— Да этот француз, — объяснила Желка безразличным тоном.

— Но вы же незнакомы!

— Мы обменялись фотографиями.

Последовала сцена. Желке было высказано немало неприятных слов о том, что порядочные девушки незнакомым мужчинам фотографий не посылают. Это делают лишь те особы, которые сами себя предлагают. Мужчины не ценят того, что само падает им в рот, потому что падает только перезревшее.

— Француз не внушает мне доверия, — ворчал отец.

— Ты уж сразу ступай к нему в натурщицы, — заключила мать.

Книги тоже были встречены настороженно и охаяны.

— Зачем он их посылает? Определенно какая-нибудь порнография. Если тебе нужна книга, можешь купить сама. Этот малый просто наглец.

— Наоборот, он очень учтив, — защищала художника Желка, — ты бы почитала его письма, — обратилась она к матери.

— Покажи, — потребовала мать.

— Покажу.

Но показать их почему-то забыла…

Сейчас Желка думала не о нем.

Заложив руки за голову, она разглядывала потолок. Широкие рукава белой ночной рубашки обнажали загорелые округлые плечи. Потягиваясь в постели, девушка размышляла, какой красный цвет ей больше к лицу — земляничный, карминный или пурпурный?

У нее светлая кожа и светлые глаза, следовательно, согласно науке о красоте, ей пошел бы карминный багрянец. Будь у нее карие глаза, надо было бы сочетать пурпурный цвет с желтым… А будь она брюнеткой, ей больше всего подошел бы земляничный оттенок… Значит, голубые лепестки на воротнике и на отделке новой белой ночной рубашки ей не идут. А цвет покрывала не идет ни к цвету кожи, ни к ночной рубашке. Думая об оттенках красного цвета, она невольно вспомнила художника из Франции и даже вздохнула: «Мой эстет француз ужаснулся бы, увидев меня во всем этом».

Затем подумалось и о Ландике — другом кавалере. «Яник на это не обратил бы внимания, ему все равно».

Она начала сравнивать обоих юношей.

«Яник умен, — она вспомнила и мысленно повторила услышанное от Яника: — «Вход в храм любви идет через врата брака». Что он хотел этим сказать? Что не признает тайной любви? Он порядочный, но серенький, заурядный, неинтересный. То ли дело француз. В последних пяти письмах они обсуждали любовь в браке и вне брака. Начал художник. Он написал: