Янко Есенский - Демократы

«Поверьте, мадемуазель, поэт Байрон был прав, когда писал:

С подобной глупостью она не могла согласиться, хотя то, что она наблюдала в отношениях родителей, подтверждало слова Байрона. В другом письме студент снова цитировал Байрона (видимо, он как раз перечитывал его):

Это было убедительнее, вот ей тоже нравятся многие.

Художник уверял также, что «любит по-настоящему лишь та женщина, которая не дорожит своим целомудрием». Это уж совсем ерунда, хотя… Женщина, дорожащая своим целомудрием, подавляет в себе чувства, которые толкнули бы ее в объятия любви. «В таком случае девушки были бы фальшивыми документами?» — задала она вопрос художнику.

Художник опять вооружился Байроном:

«Ох и задала бы мне мама, увидя это… Яник «не собирается выступать поджигателем и похитителем». У него совсем другие принципы, если только он искренен. Вот именно: «если искренен»… Но у него такие же большие честные глаза, как у мамы, когда она приподнимает брови».

Желка начала думать о матери.

Что она делает? Наверно, уже закончила свой вечерний туалет.

Желка встала и пошла к ней.

Она нашла мать в столовой. Та сидела в пижаме из натурального японского шелка и раскладывала пасьянс «Малый Наполеон» — в ряд по восьми маленьких карт с золотой каймой.

— Никак не сходится, — пожаловалась она, даже не взглянув на дочь.

Желка присела к столу, подперла голову руками и посмотрела на разложенные карты.

— Вот, пожалуйста, здесь дама, а там король, — показала она болтающимся пальцем перчатки.

— В самом деле, а я-то, слепая, не вижу.

— Ты совершенно не тренируешь глаза, зоркость их и теряется.

— Ты права.

Пани Людмила отложила карты, посмотрела на левое плечо, на правое, завела глаза, скосила их на нос и начала вращать ими.

— Так?

— Неправильно. Ты вертишь всей головой. Смотри вверх, как будто молишься или заламываешь руки: «Боже, как ничтожен мир!» или «Ну и дочь я воспитала!» Ты же умеешь. Поднимай не голову, а только глаза… Правильно. Так… Теперь вниз!.. Не стискивай челюсти, а то у тебя появляется второй подбородок. Голова неподвижна. Представь себе, что на кончике носа у тебя бородавка, и ты ее разглядываешь… Не коси!.. Хорошо… Теперь вправо!.. Не верти носом. Ну вот, опять лицо поворачиваешь. Вообрази себя в кафе, справа сидит молодой человек, и ты молча хочешь дать ему знак, чтоб он вышел и подождал на улице, у дверей, мол, ты сейчас выйдешь. Дверь с левой стороны.

— Ну и выдумщица, на такое только ты способна, а не я…

— Я тоже не способна, это только для примера. Как ты объяснишь ему это глазами?

Мать показала.

— Похвально, — одобрила дочь. — Теперь влево!.. Этот юноша пересел, он слева от тебя, а дверь справа.

Мать удачно справилась и с этим заданием.

— Превосходно. Сразу видно, что у тебя большой опыт. А теперь чего вытаращила глаза?.. Плохо… Вертишь всей головой. Это не упражнение для шеи. Вращай только глазами.

— Не могу. Это неестественно.

— Не умеешь вращать глазами? Бери пример с отца. Пришли, скажем, сразу десять просителей. Что ты будешь делать?

— Коситься на них.

— Ну вот! Это же пустяк, глазами быстро вверх — вниз, вправо — влево, как будто не знаешь, какой рукой и по какому месту хочешь себя хлопнуть, — по голове или по животу. Сколько людей стреляет глазами, не учась… Ну же…

Мать попробовала еще раз.

— Хорошо, только спокойно, не делай страшные глаза.

— Да у меня так получается.

— Сохраняй веселое выражение. Я буду рисовать в воздухе круг, а ты следи за моим пальцем.

Желка начала чертить в воздухе круги, сначала маленькие, потом все больше и больше, а мать не отрывала взгляда от болтающегося пальца перчатки. Сбившись, она тряхнула головой:

— Погоди! У меня глаза разбегаются. Давай сначала. Это не так просто.

— Все дело в тренировке… Уже получается. Ну, начали вместе, — вверх, вниз, вправо, влево!.. Хлопать глазами!.. Вверх, вниз, вправо, влево!.. Стрелять глазами!

Они упражнялись минут десять. Наконец мать объявила, что с нее хватит, но Желка была неумолима.

— Следует упражняться и в моргании.

— Это еще зачем?

— Удлинятся ресницы, и глаза будут казаться темнее.

— Да ну тебя! Смеешься, что ли? Если удлинятся ресницы, глаза сузятся, станут меньше, это некрасиво. И вообще человек, который беспрестанно моргает, неприятен. Не поймешь, что у него на уме, что он хочет сказать… Вот если б тебе объяснялись в любви такими красивыми, изысканными словами: «Вы мое небо, вы моя звезда, вы моя роза, райский вертоград…»

— Фу, старо! Придумай чего-нибудь поновее!

— Пожалуйста: «Ты мое возлюбленное радио, всемирное эхо, подхвати и мой зов, о упирающаяся в стратосферу вышка, прими дирижабль моей страсти, моей мечты о тебе», — рассмеялась мать. — Лучше? Современнее? Начнет этот рыцарь, хотя нет… постой… тоже старо, начнет… этот настройщик мирового всезвука, стратоплан — подмигивать тебе, вместо того, чтобы вздыхать, что ты ему скажешь? Поверишь? Нет. Оскорбишься, подумаешь, что он издевается. Для нашей соседки Фанки подмигиванье жениха оказалось роковым. Она осталась старой девой. Ухаживал за ней богатый торговец, статный, нежный, но у него была дурная манера — подмигивать, и чем сильнее разгоралась его страсть, тем больше он подмигивал. И никак не мог дойти до объяснения в любви. Фанка обижалась и все больше отталкивала его от себя. Наконец его терпение лопнуло, он ушел и не вернулся. Если бы Яник тебе подмигивал, ты бы не вопила как безумная: «Целуй меня! Целуй меня! Целуй меня!»

Желка слушала и не знала, верить ли своим ушам? От изумления глаза ее, и без того большие, — недаром она тренировалась, — округлились. Трагический излом бровей придал ее взгляду выражение немого ужаса. Она уставилась на мать. Прошла добрая минута, прежде чем из ее груди вырвался вопрос:

— Откуда ты знаешь?

— Слышала и видела. И раз уж мы об этом заговорили, я тебя прошу, не впутывай меня, пожалуйста, в свои непристойные игры. Я не хотела об этом вспоминать, но всему есть предел. С какой стати ты ему говорила: «Целуй меня в губы, а не в шею, а то мама позавидует». Я достаточно нацеловалась в жизни, и если б хотела… Я тебе не завидую.

Сказано это было беззлобно, даже не тоном выговора, а небрежно, словно ничего серьезного за этим не крылось, но Желка вскочила со стула и в негодовании воскликнула: