Янко Есенский - Демократы

Из Праги Радлак вернулся в Братиславу ближайшим же поездом. Проведя ночь без сна, он поспешил наверстать упущенное, а когда проснулся, на дворе был уже ноябрь — самое неудачное и противное чадо из всех двенадцати сыновей года. Он хныкал, лил слезы, скулил ветром, утирался мокрым платочком тумана, а вытаскивая платочек, ронял из кармана мороз и хлопья мокрого снега, похожие на птичьи головки. Облик у ноября хмурый, взгляд мутный, — на что ни посмотрит, все обволакивается мраком.

Отвратителен город в такую погоду. Черные силуэты деревьев и кустов на мокрых бульварах перевиты нитками бурого снега. Неподвижные вороны и прокопченные городские воробьи на ветвях словно дремлют и в утренней полутьме кажутся листьями, которые еще не успел сорвать сырой, пронизывающий ветер. Девятый час, а день все никак не покинет ложе, которое он разделял с ночью. На улицах, в домах, на площадях — темно. Светятся лишь окна трамваев, витрины магазинов и кафе. Проносятся автомобили с зажженными фарами, разбрызгивая на тротуары снежную кашу пополам с водой. Торопливо шагают темные фигурки под зонтами, обмотанные шарфами, укутанные в пальто, пряча руки в карманах. Скрипят калоши, шлепают ботинки. Люди, оскальзываясь, переходят лужи, перепрыгивают, перебегают… Лишь полицейские в резиновых плащах неподвижно стоят на своих бело-красных постаментах, размахивая руками в белых перчатках. Кроме этих постаментов да разноцветных — белых, зеленых, желтых, розовых свежих плакатов и афиш, нигде не видно летних или осенних ярких красок.

Особенно бросались в глаза белые объявления. Прохожие останавливались перед ними, но, едва разобравшись, в чем дело, спешили дальше, не дочитав. Это были обычные оповещения о списках голосующих.

Направляясь по Фоховой улице просмотреть газеты в кафе, где он обычно завтракал, Радлак тоже задержался на минутку перед «Оповещением» и, вспомнив, что должен поговорить о важном деле с адвокатом Петровичем, свернул ближайшим переулком на Дунайскую набережную.

Припомнилась и теперь уже встревожила фраза председателя: «Приближаются выборы». Это не значит, что они произойдут в январе или в феврале, но подготовка к ним связана с большим напряжением, разъездами, плохими ночлегами, скверной едой, речами, собраниями, а главное — с неуверенностью в отношении кандидатур… Точно так же, как в эту мерзкую ноябрьскую погоду, когда небо со всех сторон — с востока, запада, севера и юга — затянуто тучами, не угадаешь, что низвергнется тебе на голову, потечет за шиворот!.. Затянет тучами политический горизонт, и выборы хлынут как из ведра — сначала общинные, потом окружные, а потом — в краевое управление, в палату депутатов, в сенат и так далее, и так далее… Настоящий ливень по всему краю, а ты в такой ливень ступай к народу — беспокойному, недоверчивому, враждебному, развязывай мешок с посулами, лги, обманывай и прикрывай голову руками, чтобы тебе ее не разбили.

Мысли путались, стремительно сменялись.

И чего политические верхи так интересуются настроением народа?

Будто настроение народа меняется!

Черта с два! Оно всегда вьется вокруг брюха — чтобы ртам было что жевать, а желудку — переваривать.

Меняются некоторые кандидаты. Вожди не меняются. Они прочно сидели, сидят и будут сидеть в парламенте, в сенате, в министерских креслах, числиться в кандидатских списках. Заменить вождей нельзя, если даже седая борода у них отрастет до земли или появится плешь до пят.

Об этом и думать грешно, потому что они — разум, отцы, совесть, а иногда — и проклятие нации, а ни разум, ни отец, ни совесть, ни проклятие не стареют, чтобы можно было сказать им: «Дорогу молодым!» Скорее они сами скажут это другим, а своим коллегам-вождям разве что шепнут с улыбкой: «Будь добр, подвинься», или: «Пересядь, пожалуйста, в мое кресло, а я займу твое».

Сменяются деятели, не делающие погоды в политике.

Эти идут на выборы, словно на эшафот. Они никогда не знают наверняка, достаточно ли хорошо защищали интересы партии; не превратились ли они в дряхлых старцев и потому не пора ли заменить их молодыми, энергичными деятелями, чтобы кровь партии не застоялась, чтобы партию не разбил паралич.

Таких деятелей устраняют по-разному. Одним предоставляют возможность жить исключительно личными интересами, которыми они в свое время пренебрегли ради политики, — выпроваживают просто так, без пенсии и благодарности, без выражения соболезнования по поводу того, что они покидают законодательные органы; иных отправляют на другое пастбище, то бишь — поле деятельности, с наградой и твердой уверенностью в том, что с ними еще встретятся на поприще общественной жизни; либо расстаются с ними… но оставляют в списках кандидатов, правда, этак на тридцать пятом месте, а то и переводят на запасные пути, скажем, в сенат, где они могут оказаться очень полезными и никому не мешают.

Все это можно было бы устроить без всяких там выборов. Следовало лишь обратиться к разуму, отцам, совести и проклятию нации. Они сразу разобрались бы и определили, что к чему, и мы, не выбрасывая шестьдесят миллионов крон на бумагу, знали бы, чего желает народ.

Но что поделаешь — закон есть закон, а ты — всего лишь политический секретарь! Над головой депутата должен висеть дамоклов меч. Иначе попробуй проверь, как выполняют они свои обязанности? Да, знай свое место, депутат! Как ни мостись, а на небо не влезешь.

«Но ведь все одинаково, не щадя сил, отстаивали интересы партии и волю народа», — возразят нам.

Не станем спорить, но, извините, пожалуйста, — не отстаивали.

Припомните-ка, господа депутаты, всегда ли и везде выполняли вы свои обязанности? Всегда ли шли навстречу пожеланиям народа?

Депутат Крупинский!

Одна учительница-евангеличка писала вам, что собирается выйти замуж за капеллана-католика и просила перевести ее на работу по месту жительства капеллана.

А что сделали вы?

Вы даже не ответили ей, сочтя немыслимым подобный факт, — чтобы учительница-евангеличка вышла замуж за капеллана-католика! Да вы просто инженю в провинциальном театре! Почему немыслимо? Еще как мыслимо!

Учительница пожаловалась местному уполномоченному, тот — окружному, окружной — краевому, краевой — генеральному, а генеральный — высшему начальству. А оно на заседании исполнительного комитета огорченно заявило: «Этот господин не отстаивает интересов партии!»

Конец вам! Попадете на тридцатое место!

Депутат Чундерлик!

Не приходил ли к вам наш славный труженик, крестьянин Дюмберик из Ляновой? Приходил, не правда ли? Он приобрел облигации выигрышной лотереи и просил помочь ему выиграть — немного, тысяч шесть. На главный выигрыш он не претендовал, с него, мол, хватит шести тысяч. Вы поинтересовались, как он себе это представляет? А он совершенно серьезно и правильно ответил: «Они — депутат, и ежели они депутат, то знают как. Я их покорно прошу, пускай они будут такие добрые, сходят в лотерею и вытащат мой номер». А вы? Вместо того чтобы записать себе номера облигаций, — ну что вам стоило? — стали убеждать крестьянина, что лотерея — машина глухая и слепая, и ей нельзя сказать: «Яно Дюмберик хочет выиграть шесть тысяч». А когда он продолжал настаивать, вы разозлились и заорали на него: «К черту! Никуда я не пойду!»