Янко Есенский - Демократы

Как же так? Чтобы ваш избиратель отправился к черту?

Так-то вы блюдете интересы партии?

Вот и ступайте, откуда пришли — без вознаграждения, благодарностей и соболезнований.

А вы, депутат Дрозд?

Вы чего смотрите лисой?

Не к вам ли обращались два любящих отца: Ян Микита-старший и Йозеф Ружак-старший. Ян Микита-старший просил вас устроить так, чтобы Йозеф Ружак-младший, сын Йозефа Ружака-старшего, провалился на нотарском конкурсе. Йозеф Ружак-старший, в свою очередь, хотел, чтобы Ян Микита-младший, сын Яна Микиты-старшего, свернул себе шею на том же конкурсе: сыновья обоих мечтали занять пост нотара в Подлуках… Оба просителя требовали от вас письменного обязательства. Вы возмутились и прогнали обоих, грозили и кричали:

«Неслыханно! Желать зла своему ближнему! Если бы Ян Микита хотел, чтоб его сын прошел конкурс, а Йозеф Ружак — чтоб его сын не провалился… Но такое!..»

Отцы пришли еще раз. Чтобы отделаться от них, вы им выдали бумажки, но какие! Старому Миките вы написали: «Провалиться бы Янко Миките!» А старому Ружаку: «Чтоб ты провалился вместе со своим сыном!» И оба провалились…

А ведь все четверо были члены нашей партии. Мы лишились четырех голосов! Да что четырех, больше! А члены их семей, родня!.. В последствиях вините себя. И не удивляйтесь, если вас, например, переведут в сенат или вообще выставят! Считайте, что вы тоже провалились — еще при занесении в списки кандидатов! — причем глупейшим образом.

Депутат Безбедный тоже не невинный младенчик. Мы рассчитывали, любезный, что вы мужественно раскошелитесь. Чудесно! Вы подарили «сельским наездникам» {95} 95 «Сельские наездники» — оборонно-спортивная организация в межвоенной Чехословакии, имела парадную и обычную форму, призвана была служить охраной аграрной партии. негодную старую клячу. Но мы еще посмотрим, кто будет ржать от смеха. Послушайте, как поступают в подобных прискорбных случаях другие партии. Клерикальная партия, например, исторгла из своего лона депутата Недоброго не за фамилию, нет, а за то, что он регулярно жертвовал распятья, подсвечники и чаши на алтарь божий, — но увы, не золотые или серебряные, а просто альпаковые; его не видели в костеле, зато в барах он швырял тысячи… А Тужина, депутат рабочей партии? Ему дали по шее за то, что он не вылезал из костела, все молился, вместо того чтобы ходить по пивным и толковать со своими «товарищами». А Миштина, радикал? Два дня гостил у него тесть-землепашец. Прощаясь, они обнялись. У Миштины были неприятности из-за связей с аграрием.

Это, по-вашему, дисциплина? А?

Слушайте же!

Не пожимайте плечами, когда мы требуем, — да, требуем! — чтобы вы не смели обращаться с нашей партией, с нашими избирателями, как с гнилыми грушами. Щелчки отпускайте своим детям, а не членам нашей партии! Давать щелчки своим избирателям могут только испытанные вожди и политические секретари. Имейте в виду, — если вы стали законодателем, то вы, а не избиратель — козел отпущения. Избиратель — икона, перед которой надо снять шапку, поклониться и встать на колени. Особенно во время выборов; избирательную кампанию можно сравнить с тем торжественным моментом, когда священник подымает дароносицу и начинается колокольный перезвон. Ниже, ниже склоните гордые головы! Еще ниже! Коснитесь лбом холодных каменных плит костела, на которых стоите! Вот так, уважаемый!

Не будем препираться, но нам кажется, что господа депутаты не всегда помнят об интересах избирателей!

Так бесился и выходил из себя депутат Радлак. И хотя председатель заверил его, что депутатское место ему обеспечено, что он, безусловно, заслужил его всем своим темным прошлым, все же Радлак, как перед исповедью, проверял свою совесть — что хорошего он сделал для своей партии, а партия — для народа?

Он подбирал колосок к колоску, складывал, связывал их в снопики, чтобы потом, во время хождений по городам и деревням, было что молотить перед избирателями.

Когда Радлак доложил Петровичу о своем разговоре с председателем партии, тот так обрадовался, что тотчас же открыл бутылку коньяку и зажег все двенадцать лампочек люстры.

— Старик очень хвалил тебя, — рассказывал Радлак, потягивая коньяк. — Мол, всем нам следует брать с тебя пример. И щедрость твоя известна повсюду. Ты никому не отказываешь, всем помогаешь, и каждый твой шаг приносит нам голос…

— Сколько? — понял намек адвокат.

— Это зависит от результатов переговоров с радикалами. Чем дороже они запросят — тем больше, чем дешевле — тем меньше. Если они объединятся с нами задаром, ты, глядишь, и не понесешь урона, но партии это может стоить одного или двух мандатов.

— Не моего, конечно? — с замиранием сердца уточнил Петрович.

— Само собой… Твое здоровье! Мне еще надо газеты просмотреть, — заторопился Радлак.

— Погоди, успеешь. Пан председатель, значит, сказал, что вы должны брать с меня пример?.. А еще что?

Ему хотелось снова услышать о себе лестные слова, с подробностями.

— Что ты самый дельный из всех.

— Так и сказал — самый дельный?

— Так и сказал.

— А еще?

— Что только на тебя можно положиться.

— Еще вопрос…

— Последний.

— Он сказал, что только на меня можно положиться?

— Да.

— Гм! А ты что?

— Согласился.

— Выходит, я должен отправляться на переговоры?

— Да.

— А каким тоном это было сказано? С жаром или с прохладцей?

— Он прямо кипел.

— Что я самый дельный?

— Угу!

— И самый достойный?

Они выпили.

Радлак еле вырвался.

На радостях Петрович хлопал себя по бедрам, а пряча бутылку коньяку в тайник, отхлебнул прямо из горлышка. Потом уселся за письменный стол и погрузился в расчеты, даже не погасив люстру. Может он, в конце концов, устроить себе раз в жизни иллюминацию?!

У Петровича чесался язык похвастать жене, и приходилось то и дело прикусывать его, чтобы не проболтаться.

К концу недели кончик языка до того разболелся от постоянного прикусывания, что Петрович не выдержал.

На субботу было назначено обсуждение кандидатур. Когда он собирался в клуб, часов около семи вечера, и жена спросила, куда это он отправляется перед самым ужином, — Петрович, обняв ее, пощекотал под лопаткой и таинственно произнес:

— Ужин не готовь. Иду на поминки!

— Боже! По ком поминки? Кто умер?

— По многим. Массовые похороны!

— Автомобильная катастрофа?

— Нет. Политическая.

— Казнь?

— Нет, будут составляться списки кандидатов.

— Тьфу! Как же я напугалась!

— Чего пугаться? Видишь, я смеюсь.

— А чего ты тащишься на ночь глядя?

— Политика — ночная птица.

— А вы — сычи.

— Там будут и летучие мыши; им придется повесить голову, ну, а мы их просто повесим вверх ногами, — он самоуверенно выпятил грудь. — Мы, новые, и вправду немного похожи на сычей — накликаем смерть старым. — И шепотом добавил: — Я наверняка буду депутатом.