Константин Гамсахурдиа - Десница великого мастера

— Понимаешь ли, Ута, разум не всегда в ладу с сердцем. Быть может, ты говоришь правду, но твои слова не доходят до сердца. Я обещала хевисбери быть в день святого Георгия Цкароствальского в Пхови и ждать там войска Звиада, а если суждено, и смерть. Я не за тем пришла, чтобы просить помощи, жизнь уже давно развела наши пути! Да я и не вправе требовать от тебя самопожертвования, так как сама не приносила тебе жертв. Если бы я отказалась от Чиабера и не ждала, пока ты случайно узнаешь, что ты мне не молочный брат, тогда я имела бы право сказать: бежим из Мцхеты и станем во главе восставших пховцев. Я так же, как и ты, не сумела пожертвовать всем ради любви, и поэтому мы вместе наказаны судьбой. Любовь не прощает измены и жестоко карает тех, кто хоть раз отступил от нее. Такие люди всегда одиноки; нет человека более жалкого, чем одинокий.

Изумленно слушал Арсакидзе. Он встал и взглянул на Шорену. Не женщина, а сама мудрость говорила ее прекрасными детскими устами.

Они обнялись, и в их поцелуях слились воспоминания детства, проведенного в Кветари, жажда вернуть упущенное счастье, потерянные дни и годы…

Послышались звуки рожков из Мухнарской крепости.

— Уже поздно, Ута!

Они пересекли сад и пошли по темным переулкам. Когда дошли до дворца Хурси, Шорена сказала Константину:

— Перед отъездом я приду к тебе, Ута. Вернувшись к себе, Арсакидзе потушил светильники. Беспокойно ворочался он в постели. Пищали летучие мыши, в углах что-то шуршало.

Юноше не спалось. Ворочался с одного бока на другой, перекладывал подушки, ложился ничком и думал:

«Куда же пропали скорпионы? Вылезли бы из тем ных щелей и ужалили бы меня, проклятые!»

Георгий накануне был пьян. Голос трубящего оленя разбудил его. Постельничий улучил момент, чтобы сообщить царю новость:

— Духовник Амбросий умирает.

Георгий нахмурил брови и пробормотал: «Да умолкнут уста вероломные и язык велеречивый». Он повернулся к стене и снова задремал.

Гиршела лечил монах Филадельф. От него Гиршел узнал, что царский духовник стал жертвой чумы. Глубоко потрясло это известие владетеля Квелисцихе. Дважды пришлось ему пережить чуму в Египте, где он был в плену. Первый раз завезли чуму в Каир караваны, а второй раз заразу распространили крысы с кораблей Индостана. Блохи занесли чуму в крепость, где находилось тридцать тысяч пленных греков и десять тысяч грузин. За месяц погибли все греки, грузин же осталось в живых только девять человек.

«Заразу занесли в Грузию, вероятно, войска, присланные в Тбилисское эмирство», — подумал Гиршел.

Еще не рассвело, когда эристав был уже на ногах, хотя укусы гепарда еще не зажили. Он с нетерпением спросил монаха:

— Не блоха ли укусила Амбросия, отец Филадельф?

— Не знаю, сударь эристав! — Его не тошнило?

— Ничего не слыхал, эристав эриставов!

— Где у него появились язвы?

— Под мышкой, если не ошибаюсь. Волнение охватило Гиршела при этих словах.

— Чума, отец Филадельф! Несомненно! А какой величины была первая язва?

— С лавровый лист, сударь!

— Ты видел духовника во время болезни?

— Один раз я посетил его, сударь эристав. Гиршел, как ужаленный, отскочил от монаха.

— Впредь не заходи ко мне, отец Филадельф, — сказал он монаху. — И пошли ко мне главного табунщика! — крикнул он вдогонку.

Главный табунщик удивился при виде владетеля Квелисцихе. Он не узнал когда-то бесстрашного и спокойного эристава. Гиршел метался по комнате, как медведь на привязи, и что-то бурчал.

Он начал рассказывать главному табунщику об ужасной заразе.

— Дважды в Египте на волоске висела моя жизнь. Если б я не сбежал от сарацин, то, несомненно, стал бы жертвой чумы.

Затем он внезапно прервал рассказ о чуме и приказал табунщику:

— Немедленно пригоните коней с лугов, разбудите моих азнауров и седлайте лошадей!

В это утро Георгий собирался отправиться в Уплис-цихе и привезти в Мцхету царицу, но отложил свою поездку на три дня: он знал, что его отъезд встревожит жителей Мцхеты. Когда он узнал о чуме, первой была мысль о Шорене. Царь слыхал, что чума прежде всего поражает бедняков, а дворец Хурси находится как раз в квартале бедняков.

Он решил было перевести Шорену и Гурандухт временно во дворец, но вспомнил про царицу и католикоса и воздержался.

— Почему ты не сообщил мне, что духовник умер от чумы?: -бранил он постельничего.

Чума встревожила всех. Из мастерских, монастырей и крепостей высыпал народ. Рабы, монахи и ратники заполняли улицы и площади.

По совету пожилых, все от мала до велика охотились на крыс. Подвалы, землянки и мельничные закрома заливали кипятком. Никто не знал лекарства от блох, и бороться против них было невозможно.

Чума была обнаружена в Санатлойском квартале, где первым заболел старый сапожник. Мать больного выбежала на улицу и случайно встретилась с духовником.

— Мой сын умирает,-взмолилась она,-причасти его. Сжалился духовник и пошел за ней. Сапожник умер в тот же вечер. На другой день заболел Амбросий…

Гиршел не дождался обеда.

— Оставайся, — говорил Георгий, — зараза скосит сперва рабов и бедняков, она не скоро доберется до дворца.

Долг хозяина обязывал Георгия не отпускать гостя. Но в душе он радовался отъезду Гиршела. Вот и на этот раз он превзошел смелостью своего двоюродного брата.

Эристав побоялся подойти без обнаженного меча к разъяренному гепарду — это было еще понятно, но, когда испытанный герой удирал от санатлойских блох, это вызывало у царя только улыбку,

Георгий поддразнивал владетеля Квелисцихе, но Гиршелу было не до шуток: даже не повидавшись с невестой, которая жила в зараженном квартале, он простился с царем и вместе со своей свитой быстро покинул Мцхету.

Конечно, Георгий не был искренен, рассуждая так. Он прекрасно знал, что такое мужество. Он понимал, что нет на свете такого рыцаря, который не испытал бы когда-нибудь страха, и нет мудреца, который не сказал бы хоть раз какой-либо глупости.

Сам он не раз на поле брани приводил в изумление неприятеля своей храбростью, но если Гиршел боялся гепардов и блох, то Георгий дрожал при виде змей и бе-, шеных животных. Во время охоты он часто в страхе останавливался перед корнями дуба или плюща, ему всюду чудились змеи, и это заставляло его страдать. Бешеных собак боялся Георгий больше, чем византийских камнеметов. Стоило только залаять простой дворняжке, как Георгий хватался за рукоятку меча. Бешеное животное нагоняло на него ужас.

Тысячу раз расспрашивал он Фарсмана Перса: случалось ли когда-либо, чтобы взбесился буйвол или конь, бык или волк? Когда спасалар вошел к царю, Георгий с улыбкой сказал:

— Владетель Квелисцихе сбежал от санатлойских блох. Ты не думай, Звиад, что Гиршел удрал от сарацин, он испугался египетских блох! Звиад улыбнулся.