Константин Гамсахурдиа - Десница великого мастера

— Я и раньше, государь, считал преувеличенными рассказы о его геройстве, — сказал он,

В это же утро были приняты чрезвычайные меры. Были призваны знахари и лекари, В Уплисцихе были снаряжены скороходы сообщить царице, чтобы она не приезжала в Мцхету. Срочно был вызван из Тмогвской крепости Турманидзе. Царь призвал и Фарсмана, но «вор подсвечников» не явился: болен, мол, и не выходит из дому. После пинков, которыми угостил его царь, он не появлялся во дворце.

Был издан приказ: труп Амбросия вынести за город и сжечь в негашеной извести,

Начальникам крепостей повелевалось: немедленно прекратить общение между гарнизонами крепостей, не впускать в Мцхету караваны, днем и ночью держать аа запоре крепостные и башенные ворота.

Начальника Мухнарской крепости бросили в темницу, ибо оказалось, что третьего дня у него в крепости умер от чумы воин. Сотник скрыл это, и покойника похоронили по христианскому обычаю.

Лекарям было велено строго следить, за жителями. Они должны были пересылать больных и даже подозрительных в «чумные бараки», а покойников, их одежду и постель сжигать. Дома чумных заколачивать, крыс и блох уничтожать.

Настоятелям монастырей приказали не впускать в трапезные и кельи приезжих монахов и с0орщиков подаяний, прекратить общение с другими монастырями, всюду соблюдать чистоту.

Базарников и торговых надсмотрщиков обязали прекратить продажу фруктов и овощей. На своем золотистом жеребце, со увитой разъезжал Георгий по площадям, показывался народу, расположившемуся под открытым небом, посещал крепости, монастыри и мастерские и успокаивал всех,

— И чума нам не страшна! — убеждал он народ. Когда царь и его свита проезжали мимо дворца Хурси, рабы во дворе водили оседланных коней. — Чьи это кони? — спросил царь.

— Колонкелидзе прислал шесть лошадей для своей семьи,государь!

Георгий невольно взглянул на балкон. Там суетились рабыни. Он в душе пожелал доброго утра своей возлюбленной. «Я готов умереть от чумы, лишь бы она не тронула тебя!» — подумал он и пришпорил своего золотистого жеребца.

На кровлях домов Санатлойского квартала выли собаки.

В это страшное чумное время Нона забыла о скорпионах. Она суетилась, обливала кипятком мебель, ковры, паласы и тюфяки. Заливала кипятком щели и под-валы. Всюду ей мерещились крысы и блохи.

Она умоляла своего господина:

— Не ходи, сударь, на работу! Чума -враг бедного люда. Не приноси себя в жертву божьему дому, у бога — да будет он милостив — церквей много, а твоя несчастная мать только в тебе и видит свет солнца.

Бодокия вышел навстречу Арсакидзе и сообщил ему, что триста лазов не вышли на работу. Примеру лазов последовали самцхийцы, болнисцы и греки.

— Чума все равно унесет нас! По крайней мере отдохнем перед смертью! — говорили они.

Рабы покинули мастерские, спустились с лесов и, расположившись в тени храма, играли на пандури и пели, юноши окружили старцев и слушали их рассказы о чуме в былые времена.

При виде Арсакидзе рабы-вскочили с мест, каменщики и ваятели ободрились.

Лазы окружили своего земляка.

— Лазы! — обратился Арсакидзе к собравшимся. — Чумное время началось, но не забывайте, что оно одинаково опасно, для всех. Видите, лазы, я с вами во время тяжких испытаний. Смерти не избежать никому и помимо чумы, но никто не ведает часа ее прихода.

Подумайте, лазы, разве не лучше встретить смерть, исполняя свой долг, чем погибнуть бездельниками. Знайте, что смерть скорее настигнет лентяев и трусов, чем смелых и тружеников. А что подумают иверы? Трусами сочтут они нас! Пусть старейшие из вас вспомнят, изменяли ли когда-нибудь мы иверам в войнах с сарацинами или с греками?

И если чума, распространяемая крысами и блохами, сделает вас изменниками, разве это не будет позором для всех лазов? А что может быть.ненавистнее трусливого мужчины, изменяющего братьям?

— Правду говорит мастер, сущую правду,-заговорили в ответ старейшие среди лазов.

Арсакидзе первым поднялся на подмостки лесов. Ари-стос Бодокия последовал за мастером, старики лазы пошли вслед за ним. Молодые устыдились и тоже принялись за работу. Самцхийцы и болнисцы поднялись смеет. Грекам тоже не захотелось носить позорную кличку трусов.

Когда наступило обеденное время, мастерские опустели, с лесов спустились рабочие.

Выстроенные в ограде храма бараки служили им жилищем. Перед этими бараками горели костры, в огромных котлах варилась похлебка, вокруг котлов стояли люди и, как дети, заискивали перед кашеваром.

Тут же, на камне, притулился рыжеватый лаз, он бренчал на пандури и напевал любовную песню. Еще в детстве слышал Арсакидзе эту песню:

Цвета моря твои глаза,

И сама ты -г как море.

Если будешь безжалостна

И пойдешь за другого замуж,

Брошу я пахать и сеять,

Уйду весной за Чорох,

Оставлю Куры берега,

Предам огню твое жилище,

Развею по ветру мою любовь

И убью, изменница,

Тобой обласканного мужа.

Арсакидзе задумчиво бродил в толпе перед бараками,. Он заметил, что страх смерти иногда возбуждает в народе жажду стихов и песен. Рыжеватый лаз бренчал на пандури и грустно напевал.

Стихи были длинные, угрозы возлюбленного бесчисленны. Каждая строфа начиналась и кончалась одной и той же фразой:

Цвета моря твои глаза,

И сама ты — как море.

Не выходил из памяти этот стих, не мог отделаться от него Арсакидзе. Вспомнил Шорену. Да, Шорена неспокойна, как море… Арсакидзе почему-то был уверен, что чума не только не посмеет тронуть любимую, но и спасет ее от надвигавшейся опасности.

Днем и ночью будут закрыты крепостные ворота Мцхеты. Через три дня в Пхови праздник в честь Цкаро-ствальского святого Георгия. Напрасно хевисбери будут ждать Шорену. Но разве только эта опасность угрожает ей? Владетель Квелисцихе такой сорвиголова, что ему покажется скучным сидеть взаперти в Мцхете и он захочет справить свадьбу во время чумы.

Как же быть тогда?Рыжеватый лаз пел:

…И убью, изменница,

Тобой обласканного мужа…,

И снова задумался Арсакидзе. А что, если Шорена выйдет замуж за Гиршела? Найдется ли у него, Арсакидзе, столько смелости, сколько было у того юноши, о котором говорится в песне? Двое рабов подошли к котлу, полному до краев чечевицей, продели палку и с трудом потащили к бараку. Арсакидзе все еще прислушивался к пению лаза. Хо телось узнать, чем же кончится угроза влюбленного.

Аристос Бодокия тронул юношу за локоть.

— Иконостас уже установили, теперь хочу посоветоваться с тобой, мастер, насчет царских врат, — сказал он.

Они подошли к иконостасу, когда их нагнал каменщик Угрехелисдзе.

— Чума в первом бараке, — сказал он, изменившись в лице.