Анатолий Приставкин - Тихая Балтия. Латышский дневник

Что еще способна придумать всемогущая мафия, в которой сомкнулись все черные силы: партаппаратчики, военные, органы правоохранения и теневая экономика…

И все это под руководством Генерального секретаря Горбачева, у которого главная сейчас задача любой ценой сохранить свою власть. Люди, как таковые, с их проблемами для большевиков не существуют. Это первыми осознали шахтеры…

Один американец в Москве говорил мне: русские терпеливы, в Америке в такой ситуации давно бы началась гражданская война.

Ну, что же, он недалек от истины, но терпение и наших людей тоже не беспредельно, хоть они и терпеливы. Но насколько они терпеливы?

Опыт, которому мы так и не научились, показывает, что все это прежде кончалось кровавым бунтом, который неминуемо отбрасывает общество далеко назад.

Комиссия по организации похорон сообщает, что церемония прощания с жертвами событий состоится в пятницу, 25 января.

9 ч. — 10 ч. — в Большом зале университета с погибшими прощаются родные и близкие.

10 ч. — 13 ч. — с убитыми прощаются жители Риги и Латвии.

13 ч. — гробы с телами погибших устанавливаются возле памятника Свободы.

13 ч. — 14 ч. — траурный митинг у памятника Свободы.

15 ч. — похоронная процессия направляется на 2-е Лесное кладбище.

Это был день для нашей семьи святой: ровно пять лет назад здесь, в Дубулты, мы познакомились с женой.

Но не по этому поводу я покупал цветы. С утра я встретился с Валерием Блюменкранцем и еще одним добрым приятелем, из рыбколхоза, Аликом, он только вчера вернулся из южных морей, втроем мы пришли к университету и встали в очередь, чтобы проститься с погибшими.

Конечно, мы позвонили и Лене Ковалю, но оказалось, что он от всех переживаний слег в постель с сердечным приступом.

Писатель — это тончайший прибор, подключенный к огромным токам жизни. Таким прибором может быть и не писатель, а просто чуткий человек. Но уж писатель должен быть им, иначе он ничего не услышит. Хотя, с другой стороны, если он подключен, он зашкаливает, как говорят прибористы, и может сгореть…

И сгорают.

Люди стояли разные, много женщин с цветами, много молодежи.

Одна из женщин, она стояла перед нами, оглянулась, спросила:

— Вы из Москвы?

— Да.

— Как вам наша Рига?

Я подумал, что надо бы сказать так, что она и «наша» Рига, но спрашивала она, конечно, о другом. И ответил я так:

— Я счастлив, что в эти дни Господь Бог привел меня сюда… Но все это ужасно… Что произошло…

— Они ищут виновных, — сказала, снова обернувшись, женщина, теперь я разглядел, лицо ее было бледного, даже болезненного цвета. Но глаза ясные, взгляд серьезный. — Кто отдал приказ стрелять… Я бы им подсказала, как найти виноватых…

— Как?

— Да это вам любая женщина объяснит, кто умеет вязать… Я непонятно говорю? Ну, просто надо взять за кончик клубка и разматывать и разматывать… А начать нужно с солдата, кто отдал ему приказ? Сержант? А сержанту кто? Лейтенант? И, далее: полковник, генерал, маршал…

— Вы уверены, что на маршале заканчивается? — спросили мы одновременно.

Женщина как-то грустно улыбнулась и ответила:

— Именно поэтому наши специалисты так не поступят, вот увидите, кончик клубка приведет в Кремль к господину Горбачеву…

— А Пуго получил генерала, вы слышали?

— Еще бы! А его под суд надо… А ему генерала…

— Тогда Язову пора генералиссимуса давать!

Из очереди углядел я мою приятельницу шведку Элизабет, она снимала похороны. Тут же в толпе она взяла у меня короткое интервью. Вопрос у нее один: «Может ли подобное повториться еще где-нибудь? Скажем, в Ленинграде? В Москве?»

Я ответил утвердительно.

Алик, вернувшийся только с экватора, загорелый и почти благодушный, сразу же спросил меня:

— Я слышал вопрос, но не слышал ответа… Неужели это опять возможно?

Ах, какие мы все-таки легковерные. Из нас пустили кровь, наступила передышка, и мы сразу успокоились и рады радешеньки, что кругом уже не стреляют. А вся эта коммунистическая банда уже планирует тут же, под боком, новую кровь…

Хотелось бы ошибиться, но я уже понял: в борьбе за власть они никого не пощадят. И через два месяца, когда в Москве по приказу президента ввели пятьдесят тысяч войска, мне по телефону напомнили этот разговор: «Да, а ведь ты был прав…»

А в эти же дни генерал Варенников на вопрос, будут ли использованы войска в Латвии, коротко ответил: «Не исключено такое развитие событий, что они ответят на провокации, оскорбления в свой адрес. В ситуации такого рода нельзя исходить из абстрактно-философских и формальных позиций…»

По всей вероятности, в устах «образованного» генерала, вспомнившего вдруг философию, и впрямь абстракцией являются этические и нравственные нормы, которые не затронули нашу армию. Генералов и маршалов, во всяком случае, они точно не затронули.

А «неформальной позицией», судя по всему, называется вот это самое: когда давят танками детей и женщин и стреляют в упор в гражданское население. Ну, и, конечно, в журналистов…

Кстати, Элизабет сказала, в момент нападения омоновцев была она в своей гостинице, что напротив здания Министерства, и она лично видела, как ворвались «черные береты» в гостиницу и там стреляли…

— Теперь я осознала, — это повторила она несколько раз. — Я осознала, что на Западе не понимают по-настоящему, что здесь происходит… Как я сама не понимала… Но теперь я все поняла!

Мы простояли в очереди два с половиной часа, обогнув три угла здания университета, и, когда оставалось завернуть за последний угол, парадный вход двери перекрыли. Начался митинг у памятника Свободы.

Валерий побежал в ближайший магазин купить съестного, а мы с Аликом дошли до здания МВД: у входа были выставлены фотографии погибших милиционеров, а кругом цветы и свечи: на подоконнике, на земле…

Стены были в выщербинах от пуль, прямо в стеклах окон мы увидели сквозные отверстия.

— Они все этажи заняли? — спросил я Алика.

— Наверное. Говорят, они стремились на пятый этаж, чтобы захватить архив… Там дела на них, судя по всему…

Мы прошли чуть дальше, в парк, прямо к мостику. И тут, у дерева на дорожке и у мостика, места гибели юноши и оператора Андриса Слапиньша были обозначены множеством цветов и горящими свечами. Женщины останавливались, начинали плакать.

— Митинг будем смотреть дома, — объявил Валерий. — Это рядом.

Мы с Аликом так промерзли, что уже не могли ему отвечать.

Он наскоро приготовил бутерброды и достал бутылку водки.

Не чокаясь, мы выпили.

Господи, прими их души.

В то время, когда траурная колонна направлялась на кладбище, мы вышли из дома и встали на обочине, чтобы проститься. По обеим сторонам улицы стояли женщины, сотни женщин, и у каждой в руках горела свеча.