Кан Кикути - Портрет дамы с жемчугами

– Счастливого пути!

Сопровождаемый пожеланиями слуг и служанок автомобиль с Минако и госпожой Рурико помчался по дороге. Было десятое июля. Утро выдалось ясное и солнечное. Предшествующие дни тоже были сухими и жаркими. В окна машины дул прохладный ветерок, но белые пухлые облака предвещали знойный полдень.

Минако сидела рядом с госпожой Рурико на заднем сиденье. На переднем, тесно прижавшись друг к другу, ехали их любимые служанки. После разговора с мачехой о поездке в Хаконэ мысль о юноше ни на минуту не покидала Минако. Но госпожа Рурико до самого дня отъезда больше не заговаривала о нем, и Минако загрустила, решив, что мачеха раздумала его приглашать, а спросить у нее об этом стыдилась.

Когда они проезжали мимо парка Хибия, Минако наконец решилась:

– Кажется, вы собирались пригласить в Хаконэ какого-то студента?

– Да-да… Нужно было познакомить вас с ним… Вы ведь еще незнакомы?

– Нет, незнакома.

– Он лицеист. Иногда в гости являлся в форме. Может быть, вы видели его?

– Нет, не видела.

– Его фамилия Аоки, – очень спокойно произнесла госпожа Рурико.

– Аоки-сан! – удивленно повторила Минако. – Но разве это не он умер недавно?

Даже Минако знала по слухам о трагической гибели какого-то Аоки, одного из поклонников ее мачехи.

– Нет, – ответила госпожа Рурико, – умер его старший брат, он учился на филологическом отделении Императорского университета.

Наконец-то Минако узнала, кто этот юноша, лишивший ее покоя, и сердце ее тревожно забилось при мысли о том, что, по крайней море, целый месяц ей предстоит провести с ним под одной крышей. Это и радовало и пугало Минако.

Ничего не подозревавшая госпожа Рурико посмотрела на часы. «Ровно девять, Аоки-сан, наверное, уже там!»

Юноша должен был встретить их на вокзале. Через каких-то две-три минуты Минако увидит его. Девушка призвала на помощь всю свою решимость, чтобы окончательно не смешаться. Но не успела она собраться с сила» ми, как машина, которой не было никакого дела до ее переживаний, подкатила к громадному зданию вокзала.

Несколько молодых людей сразу отделились от толпы й окружили госпожу Рурико.

– Мы пришли проводить вас! – хором заговорили они.

– Ах! Как вы узнали? – с легким удивлением воскликнула госпожа Рурико.

– От нас ничего нельзя скрыть, – со смехом отвечали молодые люди. – Нашему информационному бюро все известно заранее, каждый ваш шаг, – пошутил господин в визитке, похожий на дипломата.

– Просто поразительно, Кояма-сан! Наверняка у вас есть тайный осведомитель, – со смехом ответила госпожа Рурико.

– Еще бы! Вам следует остерегаться даже собственных служанок!

– В таком случае вам должно быть известно, куда мы едем?

– Разумеется! Вы едете в Хаконэ, не правда ли? Мы даже знаем, в какой гостинице вы остановитесь! – добавил длинноволосый молодой человек в черном пиджаке из альпага, с пышным, повязанным в виде банта галстуком, с виду художник.

– Кто ж это ставит вас обо всем в известность? – озадаченно воскликнула госпожа Рурико, хотя по лицу ее не было заметно, что она сильно огорчена. Сегодня госпожа Рурико была особенно привлекательна в своем зеленовато-голубом платье европейского покроя, подчеркивавшем ее стройную фигуру. Из-под шляпы, украшенной перьями, виднелись черные как смоль волосы. С белой шеи спускалось на грудь ожерелье из крупного жемчуга, словно символ самой госпожи Рурико [54]. Даже Минако, успевшей привыкнуть к своей мачехе, госпожа Рурико казалась сегодня красивой, как никогда. Ни один пассажир не прошел мимо, чтобы не задержать на ней взгляд, хотя все спешили купить билет и сдать вещи в багаж. Минако скромно стояла в сторонке. Аоки среди молодых людей не было, и Минако испытывала не то разочарование, не то облегчение. Менаду тем число провожающих увеличивалось, но Аоки по-прежнему не показывался. На Минако никто не обращал внимания, если не считать тех двух-трех человек, которые слегка поклонились ей.

– Нам еще кое-что известно! – робко произнес спустя некоторое время молодой человек в черном костюме.

– Что же именно? Говорите, пожалуйста! – скорее приказала, чем попросила госпожа Рурико, очаровательно улыбаясь.

– Вы разрешаете?

– Разумеется!

Улыбка не сходила с ее лица.

– Хорошо, я скажу! Говорят, что с вами едет Аоки-кун.

– Ну, что, госпожа, попались?

Все улыбались в шутили, однако чувствовалось, что они слегка ревнуют.

– Нехорошо так, госпожа! Вы же сами говорили о равных возможностях, а братьям Аоки всегда выказывали особое расположение, – тоже будто в шутку запротестовал дипломат Кояма.

– Это неправда! Ведь у Аоки-сан еще не кончился траур по старшему брату.

Минако была поражена: как может ее мачеха, такая ласковая и добрая, отрицать то, о чем недавно сама говорила, с легкостью обманывать всех этих людей!

– Траур – понятие старомодное и вам не к лицу, – иронически заметил молодой человек, похожий на художника. – Да и потом, траур нисколько не помешает Аоки-сан, напротив. Душа его покойного брата возрадуется на небесах, узнав, что Аоки поехал с вами. Ведь чувство Аоки Дзюна к вам было сродни помешательству.

По лицу госпожи Рурико пробежала тень, но оно тотчас же вновь засияло улыбкой.

– А-а, говорите, что вам угодно! Но Аоки-сан не поедет с нами! Вот вам прекрасное доказательство: его до сих пор еще нет.

– Это не может служить доказательством, госпожа! Не исключено, что он появится перед самым отходом поезда, и, прежде чем мы опомнимся от удивления, поезд тронется. Вы любите подобные шутки! – подал голос господин в пальто, лет тридцати с лишним, самый старший из всех.

– Зачем вы так говорите, Томита-сан! Я могла бы, если бы хотела, пригласить Аоки-сан открыто, не то что вы, которые берете с собой на курорт девиц из Акасаки [55].

Сказанные весьма кстати слова госпожи Рурико вызвали дружный хохот.

– Оставим Локи-сан в покое, – с каким-то грустным смехом произнес господин Томита. – Я тоже собираюсь в Хаконэ. Вы разрешите навестить вас там?

Все с той же пленительной улыбкой госпожа Рурико ответила тоном, не терпящим возражений:

– Нет, нынешнее лето я решила провести в одиночестве. Есть у кого-то такие стихи: «Я отрекся от всяких любовных утех. Прелесть белого цветка заключается в его белизне». Вот и я хочу немного отдохнуть от светской жизни.