Кан Кикути - Портрет дамы с жемчугами

Лицо незнакомца приняло торжественное выражение. Трудно было предположить, что слова его не имеют под собой почвы.

– Самоубийство! Неужели брат хотел лишить себя жизни?

– Конечно. Вы скоро это поймете.

– Самоубийство! Но по какой причине?

– Его жестоко оскорбила одна женщина, – резким тоном произнес господин Ацуми.

– Жестоко оскорбила женщина? – меняясь в лице, повторил юноша, у которого мелькнула страшная догадка. – А где доказательства? – Глаза у юноши лихорадочно блестели.

– Перед смертью ваш брат просил меня передать этой женщине всю его ненависть к ней.

Юноша ничего не ответил, лишь издал тихий стон.

– Я попытался выполнить волю вашего брата, но эта госпожа не только ловко увернулась от моих упреков, но нанесла оскорбление вашему уже покойному брату. Виновница его смерти, она старалась уйти от ответственности, сказав мне: «Если Аоки-сан покончил самоубийством, то из-за собственного слабоволия, а не из-за меня». К тому же… – Господин Ацуми говорил со все возрастающим возмущением. – Но ей, видимо, мало было того, что она насмеялась над старшим братом и привела его к гибели, она захотела погубить еще и младшего брата.

– Ах, остановитесь, пожалуйста! – жалобно воскликнул юноша. – Теперь я все понял! Но можете ли вы доказать, что брат покончил с собой именно потому, что был оскорблен ею?

В глазах юноши сверкнула отчаянная решимость.

– Да, разумеется, – ответил господин Ацуми. – Сейчас я вам кое-что покажу, только вы успокойтесь, пожалуйста!

С этими словами господин Ацуми подошел к стоявшему в углу чемодану и вынул из него записную книжку.

– Вот, взгляните! Вам, надеюсь, знаком этот почерк?

Ацуми положил книжку на стол. Юноша бросил на нее горящий взгляд. Надпись на обложке: «Аоки Дзюн» действительно была сделана рукой его любимого брата.

– Разрешите взглянуть? – произнес юноша, беря книжку дрожащими руками.

В комнате воцарилось мрачное молчание, нарушаемое лишь шорохом страниц, которые листал юноша. Читая, он все сильнее и сильнее дрожал, даже стул начал под ним скрипеть.

– Ну что? – спросил Ацуми. – Вряд ли можно найти более веское доказательство, чем эти записи! Из них ясно видно, в каком душевном состоянии находился ваш брат перед постигшим его несчастьем. Не случись катастрофы, он все равно покончил бы самоубийством.

От слов Ацуми юноша пришел в настоящее бешенство, лицо его приняло землистый оттенок.

– Вы уже прочли, что там написано о платиновых часиках? Брат перед смертью просил вернуть их тому человеку, который, лицемеря, преподнес их ему. Задняя крышка часов забрызгана кровью – от сильного удара, видимо, разбилось стекло и поранило руку покойного.

– Где же эти часы? Что вы сделали с ними? – как безумный закричал юноша.

– Разумеется, вернул их по назначению, но, увы, не швырнул в лицо, как того хотел ваш покойный брат. Эта женщина выманила их у меня. Она настоящий вампир!

«Вампир, вампир!» – воскликнул про себя юноша.

– Так что мне не удалось до конца исполнить волю вашего брата. Тогда я решил спасти вас, считая это своим долгом перед погибшим. Я просил ее оставить вас в покое, хотя бы ради вашего покойного брата, не издеваться над вами, но она с присущей ей надменностью высмеяла меня и нарочно увезла вас в Хаконэ.

Увидев, как сильно подействовали на юношу его слова, господин Ацуми, как бы желая успокоить юношу, сказал:

– Ваш гнев вполне справедлив. Но самое лучшее – не приближаться к этой особе. Упрекать ее бесполезно. В ответ на ваши упреки она раскинет вам свою паутину, в которой вы тотчас запутаетесь и, обезоруженный, потеряете всякую способность к дальнейшей борьбе. Разумнее всего вам уехать отсюда и прекратить с ней всякое знакомство. Есть пословица: не трогай бога – бог не тронет тебя. А она богиня очень коварная… Ха-ха-ха, – рассмеялся Ацуми и продолжал: – Предупредив вас, я исполнил свой долг перед покойным и весьма вам признателен за то, что вы выслушали меня. Опоздай я немного, неизвестно, что могло бы случиться!

И господин Ацуми радостно улыбнулся. Ему и в голову не приходило, что в действительности он опоздал, что слова его были подобны ветру, который может погасить слабый огонь, но лишь раздувает ярко пылающее пламя. Госпожа Рурико уже успела оскорбить юношу, и жгучая обида и ненависть лишь ярче разгорелись от слов господина Ацуми.

«Не ты один оскорблен ею, из-за нее погиб твой старший брат», – эта мысль жгла мозг юноши.

– Большое вам спасибо за совет, – сказал он и поднялся со своего места, но покачнулся: видимо, от сильного волнения у него закружилась голова.

Ацуми поддержал юношу и сказал:

– Пожалуйста, не волнуйтесь так сильно! Успокойтесь, прошу вас!

Но юноша ответил, отстраняя от себя его руку:

– Ничего, ничего, пожалуйста, оставьте меня… – и нетвердыми шагами вышел из номера.

В груди юноши бушевала настоящая буря. От гнева и ненависти у него потемнело в глазах. Рассудок, казалось, покинул его. «Мало того, что она насмеялась над братом, так решила поиздеваться еще и надо мной». Кровь в жилах юноши бурлила от злобы. «Довела до гибели брата, а теперь хочет погубить и меня». Голова юноши горела, по телу пробегали судороги.

Любовь, стыд, страх, сыновний долг, закон, общество, государство – все вытеснила из его сознания лютая ненависть, подобно взрывчатке, заполнившая его существо. Перед глазами стояли слова, написанные в дневнике покойного брата: «Покончу с собой и покажу ей, как опасно играть с любовью». Но смерть брата не произвела на нее никакого впечатления. Как же проучить эту бесчувственную женщину?

«Да, что же я…»

При мысли, внезапно мелькнувшей в голове, его бросило в жар.

Охваченные чувством глубокой любви друг к другу, госпожа Рурико и Минако просидели в парке еще больше часа. В Миякоситу они вернулись в одиннадцатом часу. Обе в душе беспокоились о юноше, но не заговаривали о нем. Придя в отель, госпожа Рурико все же подошла к комнате юноши.

– Может быть, он уже спит?

И госпожа Рурико взялась за ручку двери. Но дверь против обыкновения была, видимо, заперта изнутри.

– Он уже спит, – с облегчением вздохнула госпожа Рурико.

Был двенадцатый час, когда госпожа Рурико и Минако легли и погасили свет. Какое-то время они еще разговаривали, но как только пробило двенадцать, Минако решила, что пора спать. Однако треволнения этого вечера сильно подействовали на девушку, и все виденное ею теперь с лихорадочной быстротой проносилось перед глазами, мешая уснуть. Ее преследовало взволнованное лицо юноши. Одно за другим всплывали в памяти воспоминания детства: смерть матери, потом отца, больной брат. Пробило час ночи. Госпожа Рурико, которая тоже не могла долго уснуть, теперь ровно и спокойно дышала. Минако попробовала считать про себя, делала глубокие вдохи, – ничто не помогало: в ушах звучали полные ненависти слова юноши. Пробило два часа, потом три. Постепенно Минако впала в тяжелое забытье, но вскоре снова проснулась. Так повторялось несколько раз. Потом наконец Минако уснула. Ей приснилось, что она не то с матерью, не то с мачехой идет по полю. Вдруг от горизонта отделилось что-то белое и помчалось прямо в их сторону, потом перескочило через речку и бросилось прямо на них. Это оказался большой белый бык. Минако побежала, громко крича от ужаса, мачеха замешкалась, и железный рог быка вонзился ей в бок. Страшный стон перевернул всю душу Минако. Не просыпаясь, она будто слышала его наяву.