Лао Шэ - Рикша

Комнату заполнил холодный утренний свет. Лао Чэн и Сянцзы ели молча, с большим аппетитом и громко чавкали.

– Ну как? – спросил Лао Чэн, ковыряя в зубах, когда в чашках ничего не осталось.

– Хорошо, но мне надо идти! – ответил Сянцзы, поглядывая на свернутую постель.

– Да ты хоть расскажи, что у вас приключилось! Я так и не понял.

Лао Чэн протянул Сянцзы сигарету, но тот покачал головой.

Подумав немного, Сянцзы решил, что молчать неудобно. Запинаясь, он поведал Лао Чэну о своей беде.

Лао Чэн долго сидел, выпятив губы, с понимающим видом.

– Непременно сходи к господину Цао, – наконец произнес он. – Этого нельзя так оставить. Да и деньги жалко. Ты ведь сказал, что господин Цао велел тебе бежать в случае опасности. А тебя сразу схватил сыщик, только ты вылез из машины. Надо было спасать свою жизнь. В чем же твоя вина? Пойди к господину Цао, расскажи всю правду. Он не станет тебя ругать, а то и убытки возместит. Оставь постель здесь и отправляйся. Дни нынче короткие – солнышко только взошло, а уже восемь часов. Иди же скорее!

Сянцзы ожил. Он, правда, чувствовал себя виноватым перед господином Цао, но в словах Лао Чэна была своя правда: когда на тебя наводят пистолет, где уж тут думать о чужих делах!

– Иди! – торопил его Лао Чэн. – Ты вчера растерялся – так бывает, когда случится беда. Я даю тебе верный совет. Я все же постарше и жизнь знаю лучше. Ступай! Уже поздно.

Ясное голубое небо, искрящийся на ярком солнце снег – все радовало душу! Только было Сянцзы собрался уходить, как в ворота постучали.

Лао Чэн вышел посмотреть и крикнул:

– Сянцзы, тебя спрашивают!

Стряхивая снег с ног, на пороге появился Ванъэр, рикша господина Цзоу. Он замерз, из носа текло.

– Входи скорее! – заторопил его Лао Чэн. Ванъэр вошел.

– Вот, значит, – начал он, потирая руки, – я пришел присмотреть за домом. Как туда пройти? Ворота заперты. Снегу, значит, намело. Холодно, ой, как холодно. Значит, господин Цао с госпожой уехали рано утром не то в Тяньцзинь, не то в Шанхай, не скажу точно. Господин Цзоу, значит, приказал мне присмотреть за домом. Холодно-то как, ой, холодно!

Сянцзы чуть не расплакался. Господин Цао уехал! Вот невезенье! После долгого молчания Сянцзы спросил:

– Господин Цао не говорил обо мне?

– Да вроде бы нет! Еще до рассвета, значит, поднялись, некогда было говорить. Поезд, значит, ушел в семь сорок. Так как мне пройти в дом? – заторопился Ванъэр.

– Перелезь через забор, – буркнул Сянцзы. Он взглянул на Лао Чэна, словно перепоручая ему Ванъэра, а сам взял свой постельный сверток.

– Куда ты? – спросил Лао Чэн.

– В «Жэньхэчан», куда же еще? – В этих словах прозвучали обида, стыд и отчаяние. Ему осталось смириться! Все пути теперь для него отрезаны, остался один – к Хуню, этой уродине. Как он заботился о своей чести, как хотел выбиться в люди! И все ни к чему… Видно, ему суждена такая горькая участь!

– Ладно, иди, – согласился Лао Чэн. – Я могу подтвердить при Ванъэре: ты ничего не тронул в доме господина Цао. Иди! Будешь поблизости, заглядывай. Если мне что-нибудь подвернется, буду иметь тебя в виду. Я провожу Ванъэра. Уголь там есть?

– И уголь и дрова – все в сарае на заднем дворе. Сянцзы взвалил узел с постелью на плечи и вышел. Снег уже не был таким чистым, как ночью: посреди

дороги, придавленный колесами, подтаял, а у обочин его изрыли следы. С узлом на плечах, ни о чем не думая, Сянцзы шел и шел, пока не очутился перед «Жэньхэчаном». Он решил войти сразу, стоит остановиться – и не хватит смелости переступить порог. Лицо горело. Он заранее придумал, что скажет: "Я пришел, Хуню. Делай как знаешь! Я на все согласен»

Увидев Хуню, он несколько раз повторил про себя эту фразу, но произнести ее вслух не повернулся язык.

Хуню только что поднялась, волосы были растрепаны, глаза припухли; на темном лице жировики, словно у общипанной замороженной гусыни.

– А, Сянцзы! – приветливо сказала она, в глазах

мелькнула радость.

– Вот пришел, хочу взять напрокат коляску!

Опустив голову, Сянцзы смотрел на снег, прилипший к ботинкам.

– Поговори со стариком, – тихо сказала Ху ню, кивнув на комнату отца.

Лю Сые сидел перед большой горящей печью ж пил чай. Увидев Сянцзы, он спросил полушутя:

– Ты жив еще, парень? Совсем забыл меня! Посчитай-ка, сколько дней не показывался! Ну, как дела? Купил коляску?

Сянцзы покачал головой, сердце его сжалось от боли.

– Дашь мне коляску, Сые?

– Снова не повезло? Ладно, выбирай любую! – Лю Сые налил Сянцзы чая.

– На, выпей!

Сянцзы взял чашку и стал пить большими глотками. От чая и печного тепла его разморило и стало клонить ко сну. Он поставил чашку и собрался уходить.

– Погоди! Куда торопишься? Ты пришел очень кстати. Скоро день моего рождения. Я хочу поставить праздничный навес, пригласить гостей. Так что коляску пока не вози, поможешь мне. Они, – Лю Сые кивнул на рикш во дворе, – народ ненадежный, сделают кое-как. Не то что ты. Тебе и говорить ничего не надо, сам все знаешь. Сперва уберешь снег, а в полдень приходи на гохо [15].

– Хорошо, Сые.

Сянцзы решил: раз уж он возвратился, пусть делают с ним, что хотят. Он покорился судьбе.

– Ну, что я тебе говорила? – подоспела тут Хуню. – Второго такого не найдешь.

Лю Сые улыбнулся, а Сянцзы опустил голову.

– Идем, Сянцзы, – сказала Хуню. – Я дам тебе денег, купишь хорошую бамбуковую метлу. Надо побыстрее убрать снег: сегодня придут делать навес.

Когда они вошли к ней в комнату, она, отсчитывая деньги, тихо проговорила:

– Не робей! Постарайся угодить старику! И все будет в порядке!

Сянцзы ничего не ответил. Сердце его словно окаменело. Пройдет день, и ладно. Дадут поесть – хорошо, предложат чай – попьет, найдется работа – поработает. Только бы ни о чем не думать.

Как осел, который вертит жернова, он ничего не хотел знать, понимать – не бьют, и на том спасибо. И все же трудно смириться. Тоска заедала. За работой он забывался, по едва выдавалась свободная минута, на него накатывало что-то расплывчатое, бесформенное, как морская губка, начинало душить, вызывало тошноту. Он работал до изнеможения, чтобы потом погрузиться в тяжелый сон. Ночью спал, днем работал. Мел снег, ходил за покупками, заказывал карбидные фонари, чистил коляски, переставлял мебель, спал, ел и пил. Но все делал как автомат. Угнетало лишь вызывавшее тошноту чувство – эта «губка»…

Снег во дворе был убран, а на крыше сам постепенно растаял. Пришли мастера. Договорились сделать праздничную пристройку во весь двор, с карнизом, перилами и стеклянной перегородкой, чтобы на ней можно было развесить картины и шелковые свитки с поздравительными надписями. Деревянные проемы решено было обтянуть красной материей. Перед главным и боковым входами старик задумал повесить гирлянды, а кухню устроить на заднем дворе. Он хотел пышно отпраздновать день своего рождения.