Ромуло Гальегос - Донья Барбара

Сантос предавался размышлениям о цели своей поездки, как вдруг в стороне что-то мелькнуло. Он быстро повернул голову. Из-за пальмы выглядывала растрепанная, одетая в грязные лохмотья девушка с вязанкой хвороста на голове.

– Где здесь дом Лоренсо Баркеро? – окликнул ее Сантос, придержав лошадь.

– Не знаете, что ли? – буркнула она.

– Не знаю. Потому и спрашиваю.

– А вон та крыша, это что, по-вашему?

– Так бы сразу и сказала, – заметил Сантос и поехал дальше.

Полуразрушенная хибара: четыре неоштукатуренные глинобитные стены с почерневшей, провалившейся крышей из пальмовых ветвей и с зияющим дверным проемом, примыкающий к ней навес, – несколько столбов, поддерживающих продолжение кровли, да прикрепленный к двум из этих столбов засаленный гамак – так выглядел дом «призрака из Ла Баркереньи», как называли здесь Лоренсо Баркеро.

Сантос видел Лоренсо Баркеро всего один раз, в детстве, и сохранил о нем смутные воспоминания. Но если бы даже эти воспоминания были более ясными, вряд ли он смог бы узнать его сейчас в человеке, который, заслышав шаги, приподнялся в своем гамаке.

Необыкновенно худой я изможденный – настоящая развалина, – он был совсем седой и выглядел дряхлым стариком, хотя ему едва перевалило за сорок.

Его длинные высохшие руки все время тряслись, а в глубине темных зеленоватых зрачков горел лихорадочный огонь:

голова наклонилась вперед, словно под тяжестью ярма; в лице и движениях чувствовалось полное безволие, а рот кривила улыбка, характерная для беспробудных пьяниц. С трудом выговаривая слова, он глухо спросил:

– С кем имею честь?…

Сантос спрыгнул с лошади, привязал ее к столбу и, подходя к гамаку, ответил:

– Я – Сантос Лусардо и приехал предложить тебе свою дружбу.

Но в человеческой развалине все еще пылала неугасимая ненависть:

– Лусардо – в доме Баркеро?!

Он задрожал всем телом и стал шарить по сторонам, очевидно в поисках оружия. Сантос протянул ему руку:

– Будем благоразумны, Лоренсо. Нелепо продолжать старую кровную вражду. Мне она не нужна, а ты…

– А я уже не человек? Ты это имел в виду? – спросил Лоренсо, запинаясь.

– Что ты, Лоренсо. Мне и в голову не приходило такое, – ответил Лусардо. И если до этой минуты им руководило лишь желание положить конец семейной распре, то теперь он почувствовал сострадание к несчастному.

Но Лоренсо повторил упрямо:

– Да! Да! Ты это хотел сказать.

Голос его звучал хрипло, в тоне и жестах чувствовалась откровенная злоба. Но он тут же сник, словно внезапная вспышка поглотила остаток его жизненных сил, и продолжал уже приглушенно, скорбно и еще более запинаясь:

– Ты прав, Сантос Лусардо. Я уже не человек, только видимость человека. Делай со мной, что хочешь.

– Я же сказал: я приехал предложить тебе дружбу и помочь, чем смогу. Я возвратился в Альтамиру и…

Лоренсо не дал ему договорить. Положив на плечи гостя свои костлявые руки, он воскликнул:

– И ты тоже! Ты тоже слышишь зов, Сантос Лусардо? Никто из нас не свободен от этого!

– Не понимаю, какой зов?

Но Лоренсо молчал, вцепившись в его плечи и не сводя с него безумного взгляда. Не в силах больше терпеть отвратительный запах винного перегара, Сантос поспешил добавить:

– Ты даже не предложил мне сесть.

– Верно. Погоди. Сейчас я принесу стул.

– Я сам схожу. Не беспокойся, – сказал Сантос, видя, что Лоренсо с трудом держится на ногах.

– Нет, нет, подожди. Незачем тебе туда ходить. Я не хочу. Это не жилище, а берлога.

И он вошел в хижину, низко пригнувшись в дверях, чтобы не удариться головой о притолоку.

Прежде чем взять стул, он подошел к столу в глубине комнаты, где стоял графин с опрокинутым на горлышко стаканом.

– Не пей, Лоренсо, прошу тебя, – проговорил Сантос, шагнув к двери.

– Только один глоток. Один глоток… Сейчас он мне просто необходим. Тебе я не предлагаю, потому что это не водка, а отрава. Но если хочешь…

– Спасибо. Я не пью.

– Погоди, запьешь и ты!

Зловещая усмешка исказила его лицо. Он дрожащими руками наклонил графин, и горлышко звякнуло о край стакана.

Видя, что Лоренсо наполняет стакан доверху, Сантос хотел остановить его, но из хижины пахнуло таким зловонием, что он не смог перешагнуть порог. К тому же Лоренсо уже почти опорожнил стакан несколькими большими, поспешными глотками.

Затем, словно дурно воспитанный ребенок, он рукавом утер губы, взял деревянное кресло, стул с засаленным кожаным сиденьем и вышел из комнаты.

– Итак, Лусардо – в гостях у Баркеро! И оба – еще живы! Ведь только мы и остались!

– Прошу тебя…

– Не беспокойся. Я знаю… Лусардо приехал не убивать, и Баркеро предлагает ему лучшее место в доме. Вот стул. Садись. А Баркеро сядет в кресло.

Кресло было таким низким, что Лоренсо пришлось сильно согнуть ноги и упереться локтями в колени, оставив на весу дрожащие кисти рук. В такой неудобной позе он казался особенно жалким и неприятным. Короткие засаленные штаны, прорезанные сбоку до колена, и нижняя рубашка, сквозь дыры которой виднелась волосатая грудь, еще более усиливали это впечатление.

Глядя на этого опустившегося человека, Сантос испытал на мгновение ужас перед неумолимостью судьбы. Ведь им когда-то гордились, его любили, на него возлагали надежды!

Сантос старался не смотреть на Лоренсо, и чтобы не обидеть его своим презрением, он достал сигарету и долго закуривал.

– Второй раз мы видимся с тобой, Лоренсо, – сказал он.

– Второй? – переспросил тот, напрягая память. – Ты хочешь сказать, что мы знали друг друга раньше?

– Да. Много лет назад. Мне было тогда лет восемь, не больше.

Лоренсо резко выпрямился:

– Я приходил к вам? Это было до начала…

– Да, до начала наших раздоров.

– Значит, мой отец был еще жив?

– Да. У нас в доме и у вас тогда только и говорили, что о тебе, о твоих необычайных способностях; ты считался гордостью всей семьи.

– Мои способности? – удивился Лоренсо, словно речь шла о чем-то неправдоподобном. – Мои способности! – повторил он взволнованно, нервно проводя рукой по волосам, и наконец умоляюще взглянул на Сантоса:

– Почему ты заговорил об этом?

– Да так, вспомнилось, – ответил Сантос, не желая выдать своего намерения пробудить в душе этого опустившегося существа хоть какое-нибудь здоровое чувство. – Тебя все так хвалили, особенно моя мать, – у нее с языка не сходило: «Бери пример с Лоренсо», – что у меня, тогда еще ребенка, создалось о тебе самое лестное представление, насколько это возможно у восьмилетнего малыша. Я ни разу не видел тебя, но жил мыслями о «двоюродном брате, который учится в Каракасе на доктора». Едва я узнавал от взрослых, какие ты употребляешь слова, какие у тебя манеры и жесты, как тут же начинал подражать тебе.