Наталия Осс - Антиглянец

Отель был не удушающе-роскошным, а как раз таким, как я люблю – для up middle класса. Ничего, что мешает в него возвращаться, и ничего, что держит тебя в номере. Разве что бассейн на крыше. Небольшой, но с джакузи и мягкими полосатыми шезлонгами по кромке воды. И завтракать мы будем здесь же, на открытой террасе с видом на любимый город.

– Давай поплаваем? – предложила я, когда увидела это чудо.

– Я купальник не взяла. Лучше через полчасика пойдем грабить город. Ты мне все покажешь, – и она рухнула в кровать. – Как хорошо, Аленыч, что мы вместе поехали!

Она тут же заснула. Завидую людям с такой нервной системой.

А я буду разбирать чемодан. На новом месте мне нужно немедленно обжиться. Максимально распространить влияние своих вещей на все эти полки, ящички, стаканы для щеток, пометить гелями, шампунями, скрабами широкие берега ванной. И упрятать чемодан с глаз долой, чтобы не напоминал о том, что ничто не вечно под луной, в том числе и я в этом отеле.

Я отправила Волковой письмо. Поднялась на крышу – возле бассейна ни одного человека – и залезла в джакузи. Дотянулась до пачки сигарет, закурила, дым завис в раскаленном дрожащем мареве. Выгнула спину, потянулась, мурлыкнула. Кошка на раскаленной крыше.

Как же жарко сегодня! Какое счастье лежать вот так, глядя на горы, на крыши, спускающиеся лесенкой к морю, на балкон соседнего дома, где рабочие красят перила и загорают в горшках яркие лиловые цветы. Это мой город.

Через полчаса мы выползли на раскаленные тротуары Ниццы и, не дойдя до набережной, оказались в переплетении торговых улиц. Я неплохо ориентировалась:

– Море прямо, магазины налево, если дойти до конца, будет «Лафайетт», а рестораны здесь. Или можем на берегу поесть. Там дороже, но зато сразу и море и креветки, – я хотела все и сразу. Я стала теперь жадная.

– Или лучше найдем рыбный ресторанчик. Хочу, чтобы был дворик, увитый зеленью, и вид на старинную улочку, – Островская тоже жадная.

Через три минуты мы оказались на главной линии шопинга и, мучимые приступами голода, обходили тем не менее уже третий магазин.

Наконец мы плюхнулись за первый попавшийся столик посреди раскаленной площади. Я заказала луковый суп, Островская – салат с морепродуктами. И по бокалу вина.

– За нас, – сказала Лия.

– Как было написано в аэропорту – Welcome to Côte d’Azur, – я подняла бокал.

За соседним столиком сидели две девушки, обложившись пакетами из бутиков.

– Слышишь, как говорят? Наши лохушки, – скривилась Островская. Девушки были не московские. Я тоже уловила акцент.

– Да здесь давно все наши. Чем они тебе мешают?

– Мешают. Портят ощущение избранничества. Этих здесь не должно быть. Когда все наши там, а мы здесь – это эксклюзив. А если эти здесь – это уже масс-маркет, народные гуляния.

– Тонко.

– Да, и это нормально, что статусные русские не любят за границей русское быдло, потому что оно, выехав, тут же претендует на статус.

– Тогда тебе надо ехать на Южный полюс. Там русских мало.

– При чем здесь это? – она насупилась. – Салат невкусный. А твой суп как?

– Мне нравится. – Мне все здесь нравилось.

Я сняла очки, подставила лицо солнцу. На площади музыкант рвал душу туристам своей гармоникой. Чистое кино. Лирическая короткометражка про французскую жизнь. Абсолютное буржуазное счастье.

Кстати, не было ощущения, что где-то рядом идет кинофестиваль. Ницца двигалась в санаторно-курортном ритме, дышала морским воздухом, загорала.

– Ты Ведерниковой звонила? – спросила я и даже удивилась, как спокойно теперь произношу это имя.

– Не отвечает она. Буду еще пытаться.

– В любом случае к вечеру поедем в Канны. Кого-нибудь из наших заловим.

– Будем, как дуры, по улицам ходить?

– Почему – как дуры? На звезд посмотрим. Там же фестиваль, это чудо, что мы приехали именно в это время.

– А что тебе этот фестиваль? Аккредитации у нас все равно нет. А на звезд я в «Глянце» каждый день смотрю.

Как объяснить человеку, у которого нет фантазии, что такое Канны? Мы расплатились и разошлись в разные стороны, чтобы не мешать друг другу тратить деньги.

Я свернула за угол и оказалась на той самой улочке, где покупала в прошлый раз Барби-косметичку у Сони Рикель.

Я сразу его углядела – черный шифоновый сарафан в розовых вишенках. Мне никогда не нравились красные вишенки у Louis Vuitton и, наоборот, нравилась фруктово-ягодная тема у Moschino. Но эти ироничные розовые вишенки от Sonia Rykiel были лучше всех. И цена – не очень страшная. А еще можно сумку дорожную купить. Я уже предвкушала, как сейчас выйду отсюда, шурша пакетами.

Chloé, McQueen, Bottega Veneta – вспомнила я уроки Милана. Нельзя. Не годится мне теперь Соня Рикель. Статусу главного редактора не соответствует. Подержала платье в руках, приложила к себе, посмотрелась в зеркало. Роскошно. И очень идет. И повесила обратно.

Вышла на улицу. Georges Resh, Louis Vuitton, Chanel, Armani… Какая сумка у Армани! Как из расплавленного серебра. Две ручки, как я люблю, большая, удобная – влезут все мои бумажки. Космическая вещь. Но Армани тоже не годился. Тем более это не Giorgio Armani, а Emporio Armani, слишком просто и дешево. А я теперь должна покупать только то, что дорого. Прощай, Джорджио! Из всего, что здесь было, мне можно только в Chanel.

Я сунулась в кондиционированное нутро бутика. Деловито переворачивала туфли подметками верх, щупала карманы сумок в поисках ценников. Да, это даже не Прада, ценники Шанель били наповал.

У меня, вообще, вопрос: много денег – это сколько? Сколько вообще человеку надо? Мама слышала по «Эхо Москвы» про человека, который отсидел в Америке 18 лет по ложному обвинению, его выпустили и выплатили компенсацию в 5 миллионов. «Вот это я понимаю!» – сказала мама. А я не понимаю, что такое пять «лимонов» за испорченную жизнь в Москве?! Если и продавать душу, то вырученных 30 среб­реников должно хватить на все, что хочется (или надо) купить: квартиру в центре, дачу в Подмосковье, дом на берегу (хоть и не на Лазурном). Надо купить детям учебу, родителям пенсию, медицину, оплатить страховку от российского государства (судей, ментов, чиновников) и билет с открытой датой. Он понадобится, когда придут отряды скинхедов в синих трениках, чтобы отнять у нас наше дорогое гламурное счастье. А еще должен остаться запас – на то, чтобы больше никогда не работать у сумасшедших типа Волковой. Или вообще больше не работать. Как раз и получается тридцать миллионов. Ну хотя бы десять. Может, для Европы это и большие деньги, у нас несколько миллионов – это всего лишь средний класс.

Я глубоко вздохнула перед прыжком в финансовую пропасть: босоножки плюс сумка, расшитая стрекозами, бабочками и жучками – и я свободна от магазинов на ближайший месяц. Ну и что? К деньгам надо относиться легко. Много ушло, еще больше придет. Деньги всего лишь инструмент, чтобы раскрасить жизнь, выйти из ч/б полосы. Чего экономить копейки, если я уже считаю миллионами? Волкова хочет сделать меня совладелицей, значит, мне нужна эта сумка как статус-символ. Must have. Надо иметь! Я пошла к кассе.