Наталия Осс - Антиглянец

И она протянула руку.

Меня всегда коробил этот момент в программе. Кто это придумал – режиссер передачи или она сама? Инициатива в рукопожатии делала ее похожей на мужчину. К тому же не всякий гость готов тянуть руки – может быть, у него свои взгляды на равноправие. Как у Кончаловского, например.

– Доброй ночи, – и Кончаловский пожал тонкую Настину кисть.

На пальце у Ведерниковой сверкнуло кольцо. Канторович подарил?

– Андрей Сергеевич, скажите сразу, меня вырежете?

– Почему? Вы красивая девушка, вы только украсите картину.

– Спасибо за комплимент. Могу сделать встречный – я рада, что снялась в вашем кино даже в эпизоде. Теперь всем буду говорить, что дебютировала у Кончаловского. Такая честь не каждому актеру выпадает. А уж телеведущим тем более.

– Не скромничайте, вы, по-моему, дебютировали в «Ночном дозоре».

– Ну что вы, это был вампир, а не я.

У Ведерниковой была потрясающая способность переводить разговор на себя. Она представала в своей программе как равноценный своим героям персонаж. С точки зрения журналистики, это было некорректно. Но, возможно, таковы были законы светского жанра. Мне, конечно, приятнее думать, что она это делает специально, но как профессионал я должна быть объективна.

– Давайте про ваше кино. То, что я увидела сегодня на показе, убедило меня, что вы ненавидите глянец. Это была са­тира, злая сатира. Намного жестче, чем у Роберта Олтмана в «Прет-а-порте». Скажите, вы снимаете злое кино?

Я не верила своим ушам. Она задавала тот же вопрос, что и я. Теми же словами. Мы что, так одинаково думаем?

– Меня сегодня уже спрашивали об этом.

Спасибо, Андрей Сергеевич! Я прощаю вам мое ранение навылет.

– Я говорил и говорю, что западное сознание…

Кончаловский объяснял зрителям то, что пару часов назад услышала я.

Придется вычеркнуть эту часть из моего интервью. В газете меня учили, что в материале должен быть эксклюзив: то, что сказано только тебе или добыто лично тобой. К тому же бессмысленно печатать в журнале то, что все месяц назад услышали по телевизору.

– Вы говорите про сказку, в которой хотят жить люди. Но современная Золушка изменилась. Она уже не будет сидеть за печкой в ожидании принца. Женщина хочет профессиональной самореализации и финансовой независимости.

Я закурила. Что происходит?

– Вы научились повторять чужие клише. Но о какой независимости идет речь, когда семья, дети делают женщину полностью зависимой от мужчины? И это хорошо…

Я гипнотизировала телевизор, умоляя Кончаловского уйти от вопроса, выплыть на другую тему, но не убивать мой, мой (!) материал, записанный на диктофоне. Мы же говорили с ним всего минут двадцать, а у Насти целый час, за который она вытянет из него все. Все мое интервью до последней буквы. Он же не может ответить по-другому на тот же самый вопрос.

– Один из героев картины – тот самый Паша Гейдельман. Как вы относитесь к его идее, что любовь можно купить? И продать, соответственно. А ведь вы против консъюмеристского подхода.

Я не слышала ответа Кончаловского. Я смотрела на Ведерникову. Девушку в нежно-голубом платье. И пыталась понять – почему?

Почему она считает, что это возможно? У нее есть редакторы, ассистенты, целый штат людей, которые работают на программу и на нее лично! Что, никто лучше меня, случайно оказавшейся на презентации, не умеет придумывать вопросы?

Или это совпадение? Один мужчина. Одни вопросы.

Только не плакать! Завтра рано вставать, глаза опухнут.

– Получается такая детская сказка. Правильно? Мы ведь, как дети, в России играем в бриллианты, машины, яхты…

Я не заплакала. Я засмеялась. Теперь Настя цитировала не меня, а самого Кончаловского. Его ответ мне. То, что я говорила на стоянке. У Ведерниковой, оказывается, много бриллиантов и мало слов. Своих слов.

Я выключила телевизор. В квартире стало тихо. Включила чайник. Закурила.

Чайник взвыл, пошел на взлет, забурлил и отключился.

Месяц назад я решила сменить работу, чтобы избавиться от необходимости даже изредка видеть его. Теперь я вижу ее. Идиотка. Я выключила свет и вышла из кухни.

Глянец – это искусство сочетать идеальное и возможное, роскошное и необходимое. Это переговоры на высшем уровне представителей многополярного модного мира. Компромисс всегда возможен. Не беспокойтесь, вашей индивидуальности ничто не угрожает. Просто каждый новый модный сезон – это компромисс с собой, вчерашней. Он нужен, если вы хотите двигаться вперед, к мировому господству.

Мода тем и хороша, что постоянно преподносит нам уроки гламурной политкорректности и учит выстраивать доверительные отношения с собой и окружающими. Мода только кажется нетерпимой. Наоборот, она самый убежденный демократ. Конечно, если вы признаете ее тоталитарное господство в своей жизни, так же как демократия признает приоритет гуманистических ценностей. Если бы мировые политические лидеры больше интересовались глянцем, то многих проблем удалось бы избежать.

Судите сами. Серый этой осенью начинает и выигрывает (серые платья Chloé, Fendi и Louis Vuit­ton – must have сезона), с ним дискутирует розовый (любимый цвет Эльзы Скьяпарелли цитируют в своих коллекциях Diane von Furstenberg и Marc Jacobs), но красный не сдается (за эту команду играет Valentino). Лаконичный минимализм (примерьте образ от Narciso Rodriguez и Rochas) уживается с вышивками гламурной эпохи Марии-Антуанетты (изящные аксессуары Dolce&Gabbana) и кружевными манифестами (работы Alessandro Dell’ Acqua). Вы чувствуете, как быстро осваиваете дипломатию? Остается только подписать мирный договор между сапогами со стразами и колготками с люрексом – и вы можете баллотироваться на третий срок.

Примирить в своем гардеробе кружево и шерсть, шелк и кожу, золотое и розовое, агрессию стиля гранж и кукольное очарование бэби-долл сложнее, чем потушить международный конфликт. Но в этом-то и состоит главная задача – стать гуманитарным послом модного тренда и с блеском провести мирные переговоры между собственным гардеробом и строгими требованиями знаменитых дизайнеров. Выбор этого октября – компромисс, без которого невозможны ни современная геополитика, ни современная фешн-стратегия.

– Аленушка, ты помнишь про сегодня?

– Да, мам. Доброе утро!

Я попыталась придать голосу твердость – как будто проснулась с петухами, с грохотом первых мусоровозов и уже сделала легкую пробежку.

– Так день уже!

Промахнулась. На часы-то я не посмотрела. Интересно, а сколько сейчас?

Я отвечала кратко, чтобы не выдуть из головы остатки сна. Если свернуть разговор быстро, есть шанс еще немного поваляться.

– Мам, я перезвоню через час, угу?

– А почему голос такой? Ты не заболела? Или опять поздно легла? Я тебя разбудила, да?