Наталия Осс - Антиглянец

Надо же, а я и не знала. Я вспомнила самолет, его кожаные кресла. Интересно как все устроено. Выходит, я должна была лететь на нем из Москвы в Лондон, но судьба отоварила мой билет досрочно.

– А как же читательницы, они же письма шлют?

– Выкрутитесь как-нибудь, придумаете. Вы же главный редактор.

В этом и состояла главная подлость хозяйского произвола. Аня и Марина почему-то думали, что можно вот так решать – сегодня копаю, завтра не хочу. Я не понимаю, как может до сих пор существовать журнал, имеющий такую систему ручного управления! Именно поэтому «Глянец» никогда не сможет конкурировать с «Вогом». И с «Космополитен» не сможет. Мне врезали по лбу теми же граблями, на которые напоролась в свое время Ирка.

– Марина Павловна, мне кажется, так нельзя. Нам же читатели потом не поверят.

– Бюджета не будет.

Я смотрела на нее в упор. Марина отвела глаза, нашарила на столе бумажку и уткнулась в нее.

– Разрешите я Волковой позвоню?

– Алена, вы сошли с ума?! – Затуловская рассвирепела. – Мы в этом форуме не участвуем, журнал не участвует, вы не участвуете! Все. Вашего личного пиара там не будет!

– При чем здесь я?!

– Вынуждаете меня, ну хорошо… Волкова не успела договориться с Лондоном, теперь стало яснее?

– Давайте я с ними сама поговорю.

– Бесполезно, надо лично этих людей знать. Годами надо в тусовку въезжать. И кто вы такая, чтобы с ними говорить, а?

– А если они все-таки согласятся?

– Алена, вы меня в угол загоняете. А я не люблю, когда меня загоняют в угол!

Это звучало как угроза.

– Хорошо, если хотите получить в лоб отказ, попробуйте, конечно. Но я вас предупредила.

Я встала.

– Вот еще что. Вам к Кончаловскому съездить надо, фильм посмотреть. Сегодня же!

Я вышла из кабинета со сложным чувством. Непонятно, Марина пытается воспользоваться отсутствием Волковой (все, что требовало затрат, отвергалось Затуловской на корню) или дело обстоит так, как она говорит.

И зачем я полезла на рожон? В конце концов, это не мой журнал!

За свое будущее я не опасалась. После того, что случилось, мы с Волковой обречены плыть в одной лодке, а значит, Затуловская даже если захочет, то не сможет ничего изменить. Но пока не приедет Аня, лучше не дразнить нашу гусыню.

На «Белорусскую» я сумела пробиться только к половине шестого. Улица Правды была одной из тех проклятых московских улиц, где от водителя требуется не столько мастерство, сколько бесстрашие, граничащее с безумием. Только очень наглый человек может парковаться, заперев два потока и маневрируя под прицельным огнем отборного крупнокалиберного мата, вылетавшего из окон соседних автомобилей.

– Идите на х…й! – сказала я и нажала на кнопку сигнализации. Машинка испуганно пискнула и затихла. Моя «Нексия» с ее врожденной интеллигентностью тоже боялась больших хамских джипов.

В Фонде Кончаловского меня быстро успокоили. Чай, переговорная комната с деревянными стульями азиатского дизайна, фотография человека, лежащего на пляже под палящим каникулярным солнцем. Лица не видно – закрыто шляпой, видны только босые загорелые пятки, торчащие из белых рио-де-жанейровских штанов. Терапевтический эффект территории, где хозяйствует субъект культуры. Кончаловского не было.

Я волновалась. Интересно, что там получилось? Тогда, во время съемки, я заглянула через кончаловское плечо в монитор и увидела там кусочек себя. Увиденное не порадовало. Это, разумеется, была я, но совсем не та я. На экране к моему «я» приросло несколько лишних кг, которые не показывало зеркало. Больше ничего не успела увидеть – Андрей Сергеевич отогнал меня от монитора.

Теперь я обдумывала неприятную мысль, на которую не хватало времени последние несколько месяцев. Кончаловский снимает сатиру на глянец. Спрашивается, зачем Gloss вообще согласился участвовать в фильме, месседж которого является убийственным для редакции? Спрашивается, зачем я согласилась на роль унтер-офицерской вдовы, которая собственноручно сечет себя злыми розгами сатиры? Полозова говорила – наплевать. Притягивала в качестве аргумента Энди Уорхола с его пятнадцатью минутами славы – этот символ веры современных медиасапиенсов. Журналу нужен пиар, любой ценой, поэтому Полозова, Волкова и Затуловская отдали любимый бренд на растерзание искусству кино. Рисковали многим, чтобы выиграть все и сразу.

– Посмотри, как делаются карьеры. Сначала ты жрешь говно в качестве клоуна на Красной площади, потом комментируешь что-нибудь в программе Малахова, а через пять лет тебя ведут под белы рученьки в Спасские ворота, на прием к президенту – как представителя творческой интеллигенции. А слишком разборчивые воспитанные дуры нервно курят у телевизора. Ты же так не хочешь? – воспитывала меня Полозова.

Я так не хотела. Я хотела на прием к президенту, но без говна на Красной площади.

Ладно, в конце концов, я просто хотела сыграть в кино. Кто бы смог отказаться? Даже из тех, кто служит в глянце?

Принесли кассету. Play! Сейчас я все про себя узнаю…

Не богиня. Вот что считала я с экрана. По сравнению со мной и Высоцкая, и Ира Розанова выглядели изящными дюймовочками, а я проходила мимо, громыхая слоновьей поступью. Боже, подлый, подлый Кончаловский – мой крупный план на словах «Им давно место в „Работнице“!» Чего я, дура, согласилась сниматься?! Островская была права.

На съемочной площадке я чувствовала себя счастливой – я в кино! И хотелось дальше, больше.

Ира Розанова сказала:

– А почему бы и нет. У тебя получатся характерные роли, старух попробуй сыграть.

– Как старух? Каких старух?! Я, может, ощущаю себя героиней.

– Зря ты так про старух. У меня, например, есть одна бомжиха, любимая моя роль.

Мы тогда посмеялись. А теперь понятно, что она имела в виду.

На пленке мои индивидуальные черты проявились как некрасота в сравнении с правильной топонимикой лиц актрис. Я никогда бы не сказала, что считаю себя красивой, но и согласиться с тем, что увидел во мне Кончаловский, было решительно невозможно!

Но даже не в актрисах здесь дело. Я увидела сцену показа, ту самую, где я ассистировала Насте, вынося ее сумку из-под прицела телекамер. Настя у Кончаловского получилась красивая. Камера любовалась ею. Я тоже попала в кадр. И контраст между мной и Настей был разительным.

Я как будто увидела себя чужими глазами. Его глазами. Если бы я выбирала – у них, у мужиков, всегда есть такая возможность, – так вот, на его месте я бы точно выбрала ее.

Представление о себе всегда субъективно: когда смотришь в зеркало, вкладываешь в свой внешний облик внутреннее содержание, и получается прекрасная картинка. Теперь я рассматривала свое изображение отстраненно, как будто ничего не знала про себя, как будто видела впервые. Так смотрит на меня человек, который не я. Другой. Он.