Чарльз Буковски - Женщины

– Благодарения?

– И смогу остаться до следующего понедельника!

– Ладно.

– У тебя ручка есть? Записывай номер рейса.

В тот вечер мы с Деброй ужинали в приятном местечке на самом берегу моря. Столики не теснились друг к другу, и особенностью кухни там были морепродукты. Мы заказали бутылку белого вина и стали ждать еду. Дебра выглядела лучше, чем в последнее время, но сказала, что работа начала ее грузить. Она собиралась нанять еще одну девушку. А трудно найти кого-нибудь добросовестного.

Люди такие неспособные.

– Да, – сказал я.

– Ты слышал что-нибудь от Сары?

– Я ей звонил. У нас произошла небольшая размолвка. Я ее как бы залатал.

– А ты виделся с ней после из Канады?

– Нет.

– Я заказала 25-фунтовую индюшку на Благодарение. Сможешь ее разрезать?

– Конечно.

– Только не пей сегодня слишком. Ты же знаешь, что бывает, когда много выпьешь. Ты становишься мокрой лапшой.

– Ладно.

Дебра нагнулась и тронула меня за руку:

– Моя милая дорогая старая мокрая лапшичка!

Я прихватил только одну бутылку вина на после ужина. Мы выпили ее медленно, сидя в постели и смотря ее гигантский телевизор. Первая программа была паршивой. Вторая – получше. Про полового извращенца и недоразвитого деревенского мальчика. Голову извращенца сумасшедший врач пересадил на туловище мальчика, и туловище сбежало с двумя головами и так бегало по всей округе, творя всевозможные ужасные гадости. Настроение у меня поднялось.

После бутылки вина и двуглавого мальчика я оседлал Дебру, и для разнообразия мне немного повезло. Я пустил ее в долгий таранящий галоп, полный неожиданных вариаций и изобретательности, прежде, чем, наконец, выстрелил внутрь.

Утром Дебра попросила меня остаться и подождать ее с работы. Она обещала приготовить хороший обед.

– Ладно, – согласился я.

Я попытался поспать после того, как она ушла, но не смог. Мне не давал покоя День Благодарения – как же сказать ей, что я не смогу с нею быть.

Это меня и беспокоило. Я встал и походил по комнатам. Принял ванну. Ничего не помогало. Может, Айрис передумает, может, ее самолет разобьется. Я мог бы тогда позвонить Дебре утром Благодарения и сказать, что все-таки приду.

Я ходил, и мне становилось все хуже и хуже. Может быть, потому, что остался у нее, а не поехал домой. Как будто агония затягивается. Ну что же я за говно? Что-что, а играть в мерзкие, нереальные игры я умею. Какие у меня мотивы? Я что – свожу за что-то счеты? Разве могу я по-прежнему твердить себе, что тут все дело просто в исследованиях, в обычных штудиях фемины? Я просто позволяю всяким вещам происходить, даже не думая о них. Я не считаюсь ни с чем, кроме своих эгоистичных, дешевых удовольствий. Я – как избалованный старшеклассник. Да я хуже любой бляди; блядь только забирает твои денежки и больше ничего. Я же забавляюсь с жизнями и душами, как будто они – мои игрушки. Как могу я называть себя человеком? Как могу писать стихи? Из чего я состою? Я – подзаборный де Сад, только без его интеллекта. Убийца прямее и честнее меня. Или насильник. Мне ведь не хочется, чтобы с моей душой играли, насмехались над ней, ссали на нее; уж в этом-то я разбираюсь, во всяком случае. Я в самом деле никуда не годен. Я чувствовал это, расхаживая взад-вперед по ковру. Ни-ку-да. Самое худшее – что я схожу именно за того, кем не являюсь: за хорошего человека. Я способен проникать в жизни других, потому что они мне доверяют. Я делаю свою грязную работу по-легкому. Я пишу «Любовную Историю Гиены».

Я стоял в центре комнаты, удивляясь своим мыслям. Вдруг я очутился на краю постели – сидел и плакал. Проведя пальцами по лицу, я обнаружил слезы. Мозги закрутило в воронку, однако я был в здравом уме. Я не мог понять, что со мною происходит.

Я снял трубку и набрал номер здорового ресторана Сары.

– Ты занята? – спросил я.

– Нет, только что открылась. С тобой все в порядке? У тебя голос странный.

– Я на дне.

– В чем дело?

– Ну, я сказал Дебре, что проведу с нею День Благодарения. Она на это надеется. Но тут кое-что произошло.

– Что?

– Ну, я тебе раньше не говорил. У нас с тобой секса еще не было, сама знаешь. Секс все меняет.

– Что случилось?

– Я познакомился с танцовщицей живота в Канаде.

– Правда? И ты влюбился?

– Нет, я не влюбился.

– Обожди, у меня клиент. Можешь подождать?

– Могу…

Я сидел, прижимая трубку к уху. По-прежнему голышом. Я бросил взгляд на свой пенис: ах ты грязный сукин сын! Знаешь ли ты, сколько боли сердечной ты причиняешь своим тупым голодом?

Я сидел пять минут с телефоном возле уха. Звонок был платный. По крайней мере, платить по счету придется Дебре.

– Я вернулась, – сказала Сара. – Продолжай.

– Ну, я ведь тебе уже сказал, что пообещал Дебре провести Благодарение с ней…

– Мне ты тоже обещал, – сказала Сара.

– Правда?

– Ну, ты был пьян, правда. Ты сказал, что, как и любой другой американец, не любишь отмечать праздники в одиночестве. Ты поцеловал меня и спросил, не сможем ли мы провести Благодарение вместе.

– Прости меня, я не помню…

– Все в порядке. Не клади трубку… тут еще один клиент…

Я отложил телефон, вышел и налил себе выпить. Возвращаясь в спальню, я заметил в зеркале свой отвислый живот. Уродливо, непристойно. И почему только бабы меня терпят?

Я прижимал к уху трубку одной рукой, а другой пил вино. Сара вернулась.

– Хорошо. Давай дальше.

– Ладно, получилось вот так. Эта танцовщица мне как-то вечером позвонила. Только она, на самом деле, не танцовщица, она официантка. Она сказала, что вылетает в Л.А. провести со мной День Благодарения. У нее был такой счастливый голос.

– Надо было ей сказать, что ты уже пообещал.

– Я не сказал…

– Кишок не хватило.

– У Айрис такое славное тело…

– В жизни есть и другие вещи, кроме славных тел.

– Как бы то ни было, теперь мне предстоит сказать Дебре, что я не смогу провести Благодарение с ней, а я не знаю, как.

– Ты сейчас где?

– В постели у Дебры.

– А Дебра где?

– На работе. – Я не сдержался и всхлипнул.

– Ты толстожопый плакса и больше никто.

– Я знаю. Но я должен ей сказать. Я с ума от этого сойду.

– Сам вляпался. Теперь сам и вылазь.

– Я думал, ты мне поможешь, я думал, ты, может, подскажешь, что делать.

– Ты хочешь, чтобы я тебе пеленки меняла? Хочешь, чтобы я ей за тебя позвонила?

– Нет, всё в порядке. Я взрослый мужик. Я сам ей позвоню . Я позвоню ей сейчас же. Я скажу ей всю правду. Я покончу со всей этой ебаторией!

– Это хорошо. Дашь мне знать, как всё пройдет.

– Это вс мое детство виновато, понимаешь. Я никогда не знал, что такое любовь…

– Перезвони мне попозже.

Сара повесила трубку.

Я налил себе еще вина. Я не понимал, что могло произойти с моей жизнью. Я утратил свою изощренность, утратил свою суетную светскость, утратил свою жёсткую защитную скорлупу. Потерял чувство юмора перед проблемами других людей. Мне хотелось вс это получить обратно. Я хотел, чтобы вс ко мне приходило легко. Но почему-то знал, что оно не вернется, по крайней мере – сразу. Я был обречен и дальше чувствовать себя виноватым и незащищенным.