Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица

Фляжку в четверть литра мы опустошили очень быстро, и, как только последняя капля огненной воды перешла из ее стального заточения в наши жаждущие алкоголя желудки, самолет коснулся колесами шасси взлетной полосы. Здравствуй, Аргентина. Помоги мне! Я не сделаю тебе ничего дурного, я прилетел забрать у тебя жизнь, которой не твоя земля дала начало, и далеко не лучшую жизнь. Не суди меня строго и не мешай мне. Дай мне закончить то, что так хорошо начинается, и я уберусь восвояси. Встречай меня, Аргентина. И не суди строго…

По пути до транспортерной ленты получения багажа Клаудия вела себя, как расшалившаяся маленькая девочка. Он щипала меня за руку, на которой повисла, похотливо покусывала мочку моего уха и иногда, что было уже верхом нарушения общественной морали, гладила через джинсы моего, готового взорваться от нетерпения, который иногда принимается думать за меня, и не всегда его выводы в оценке текущей ситуации бывают верными. Я же гадал про себя: будет ли меня встречать посольский чиновник или нет. Решил, что если я не увижу никого похожего, то мои опасения по его поводу можно будет считать почти ложными. А вот что делать в случае его присутствия в толпе встречающих, об этом мне думать как-то не хотелось. Пришел к выводу, что буду действовать по ситуации.

Благополучно получив багаж и взвалив оба наших чемодана на багажную тележку, мы с Клаудией проследовали к выходу. Причем я толкал перед собой тележку, а моя спасительница держала меня под руку. Я старался всем своим видом показать возможному наблюдателю из толпы встречающих, что я примерный бойфренд, муж, брат, да кто угодно этой даме, лишь бы не тот, кто я есть на самом деле.

На голову я нацепил бейсболку козырьком назад, спрятал глаза за стеклами солнцезащитных очков и, медленно проходя перед встречающими, старался вглядеться в каждого, кто хоть сколько-нибудь походил на того, с кем я так не хотел бы встретиться. Лишь один человек из всей толпы вызвал мои подозрения: это был мужчина, которому на вид можно было бы дать около пятидесяти лет, явно славянской наружности, весьма брутального вида, с тяжелым волевым подбородком, мощного телосложения и ростом выше среднего, оглядывающий каждого из пассажиров авиалайнера, проходивших мимо. На нас он тоже задержал было взгляд, но тут же отвел глаза. Лицо его при этом совершенно не поменяло выражения, и, обернувшись, я увидел, что он, как ни в чем не бывало, продолжает разглядывать пассажиров. Я было совсем успокоился, но перед самым выходом из здания аэропорта я решил «провериться» в последний раз и оглянулся: крепыш пристально смотрел нам вслед. Я на мгновение поймал его тяжелый взгляд, но не подал виду, что заметил проявление его внимания, поправил ремень дорожной сумки и отвернулся. Теперь у меня не было сомнений в том, что этот брутальный дед был именно тем, кто мне меньше всех был нужен. Я на мгновение представил себя молодым профи в исполнении Антонио Бандераса, пытавшимся прикончить старого матерого убийцу, которого играл Сильвестр Сталлоне. Усмехнулся. Тряхнул головой. Ничего, старый черт. Я тебе такие же именины сердца не устрою. Только сунься ко мне, и увезут тебя отсюда в ящике вместе с дипломатической почтой.

Дорога до отеля заняла около получаса, в течение которого я глазел в окно и слушал комментарии Клары, для которой этот визит в Буэнос был уже четвертым. Мне сразу же бросилось в глаза почти полное отсутствие американских автомобилей, увидеть которые здесь я ожидал во множестве. Вместо этого по дорогам сновали юркие «VW Golf», «Peugeot» и «Renault». Из «американцев» попадались лишь почтенного возраста небольшие грузовики с открытыми кузовами. В них ехали рабочие и крестьяне в грязной одежде. Развалившись на покрышках и неидентифицируемом скарбе, они с пренебрежением истинных портеньос взирали на окружающий мир. Изображая из себя добропорядочного туриста, я достал из сумки свой маленький фотоаппарат и сделал два-три снимка этих пролетариев, пояснив Клаудии: «На память». Она лишь неопределенно улыбнулась и, уткнувшись в мое плечо, задремала.

Между тем мы въехали в городские пределы. Платная магистраль, шедшая от аэропорта, проходила над землей, и окружающие дома были доступны для обзора начиная примерно с третьего этажа. Вид их поначалу меня вовсе не обрадовал. То были довольно облезлые, построенные безо всякой архитектурной изюминки многоэтажные строения, единственным отличием которых от московских или подмосковных собратьев были верхние этажи, заметно меньшие по площади, чем все прочие, отчего дом вверху походил на лестницу и претендовал тем самым на некоторую, пусть и сомнительную, оригинальность. Бедные пригороды за окном сменились на более свежие кварталы с вкраплениями старинных красивых зданий, выстроенных в стиле, который ранее я никогда не встречал. Это была какая-то своя, особая, латинская готика, а на подъезде к центру города таких домов, этажей в восемь, с непременной башенкой на углу, становилось все больше. С ними продолжали соседствовать здания более современной архитектуры. Вначале мне не очень был понятен такой mix-up, но через несколько минут я пришел к выводу, что подобный городской пейзаж довольно интересен и даже начинает мне нравиться. Город радовал обилием скверов, площадей с обширными, засеянными изумрудной травой газонами и огромным количеством прекрасных раскидистых деревьев. Сразу было понятно, что тень здесь ценили и старались затенить все, что только можно: к домам, до самой проезжей части, скрыв собой тротуары, были пристроены галереи, под которыми прохожих не могли побеспокоить ни жаркое солнце, ни дождь. Октябрь в Южном полушарии соответствует апрелю, и в воздухе был разлит восхитительный аромат весны. Я немного опустил стекло в дверце машины, и нас захлестнуло весенними запахами, которые не могли перебить выхлопы едущего транспорта. Я крепче прижал к себе Клаудию, и она в ответ потянулась ко мне, подставив губы. Мы слились в долгом горячем поцелуе, а шофер одобрительно хмыкнул.

Оторвавшись от своей истекающей желанием горячей испанки, я взглянул в окно. Мы проезжали по самой широкой в мире улице – Avenida 9 Julio. Впереди вздымался в небо белый обелиск: начало всех аргентинских дорог.

– Обелиск, – сказала Клаудия, – обелиск торчит, как член. Словно он клал на всех в этой стране.

– Клаудия, ты знаешь, я все больше убеждаюсь, что мы идеально подходим друг другу, как люди с драматически схожим мышлением и поступками. Спроси шофера, когда же наконец будет мой отель? Мне не терпится показать тебе свой собственный обелиск, дабы ты убедилась в том, что он не менее фундаментален, чем тот, что мы только что обсуждали.