Александр Покровский - Корабль отстоя

До сей поры все эти «нельсоны» и «наполеоны» встречаются ещё в природе исключительно из-за армян.

– Спар-так! Нель-сон! На-по-ле-он! – разносятся в каком-нибудь увитом виноградом дворе. – И-ди-те до-мой ку-шать! – и три героя, в строгой исторической последовательности, выбираются из песочницы.

– Ар-мя-не, да! – говорит в таких случаях дядя Жора с невообразимой гримасой на лице. – Ни одного имени нет человеческого – все исторические!

Марут хочет сказать мне что-нибудь приятное. Он лучше всех говорит по-русски – научился в армии.

– Хорошо, что ты приехал, – говорит он и смущается.

Моя жена радостно сообщает мне, что в детстве она беспощадно била Марута и Мартуна. Огромный Мартун слышит мою жену, смеется и кивает.

– Мы с тобой пойдём на медведя, – говорит он мне, – ты хочешь пойти на медведя?

Я на секунду перестаю жевать и говорю ему, что я ещё не выбрал то место, куда я буду сломя голову бежать от медведя.

Армяне все прибывают, и затухающий галдёж разгорается с новой силой. Все орут независимо друг от друга, как в опере, и только я молчу, вращая во все стороны головой.

На диване плачет ребёнок. Никто не обращает на него никакого внимания. Если б на это обращали внимание, у них не было бы столько детей. Наконец, тёте Тамаре его плач надоел, не переставая что-то говорить, она хватает его и одним махом сдергивает с него штаны; поворачивая попкой кверху, она раздвигает ему ягодицы и по самый нос заглядывает внутрь. Нет, тут всё в порядке. Если тут всё в порядке, значит ребёнок голоден, и она засовывает ему в рот хлеб с мёдом.

По-другому не бывает.

Появляется дядя Армен. Он худ и величественно носат. Орел по сравнению с дядей Арменом выглядит жалкой заборной птицей. Его профиль можно чеканить на монетах. Оживший императорский портрет. «Бена-э!» («Сам понимаешь!» или «Вот это да!»)

Дядя Армен – завгар, потому он всемогущ в этих горах. Каждое его слово имеет свой индивидуальный вес, каждый жест – свое индивидуальное значение. Курит и говорит дядя Армен медленно. Он не виноват в том, что вы не знаете здешнего языка.

После землетрясения, случившегося здесь в шестидесятых годах, всех каджаранев переселили в многоэтажные дома. Землетрясение не вытряхнуло из них любви к огороду и домашней живности, и по утрам за окнами охает, крякает, хлопает, возится и кудахчет.

– Э-э-э… деревня-да! – с непередаваемой гримасой «а, ДА, мы из города!» говорит дядя Жора и выбрасывает в окно мусор со стола.

После обеда мы идем на огород. Я, жена и дядя Жора. Не знаю почему, но ещё в поезде мы сговорились сразу же пойти на огород.

Идти далеко, но дядя Жора украшает дорогу встреча-ми со своими знакомыми и разными родичами по всевоз-можным побочным линиям и ветвям.

Встреча происходит так: дядя Жора вдруг останавливается. Между ним и соплеменником происходит напряженное вглядывание. Потом тот говорит: «Ты – Жора?» – это понимаю даже я. – «Да-э-э-э-да!» – говорит дядя Жора.

«А-а-а-да-а-а!!!» – несется, наконец, с обеих сторон и они бросаются друг другу в объятья. После первых поцелуев немедленно наступают вторые. Потом, отпустив друг друга, они перечисляют все те года, что провели в разлуке. За это время мы с женой успеваем вдоволь натренироваться в улыбках. В качестве поощрения нам посвящается несколько фраз. После них нужно обязательно кивнуть. Мы киваем. Через каких-нибудь десять метров нас подстерегает следующая встреча. «О-о-о!!! А-а-а!!!» – несется со всех сторон.

Мы не прошли ещё и ста метров, как наша жена, как всякая женщина, уже утомилась.

– Деревня-да! – оправдывается дядя Жора. – Я его пятьдесят лет не видел.

– Ты бы хоть их через одного узнавал, – успевает ввернуть наша жена в промежутке между лобзаньями. Она почти враждебно вглядывается в каждого встречного.

Дорога подползает к туннелю. Навстречу нам несутся «КРАЗы» с породой. Здесь горно-обогатительный комбинат. Над туннелем – канатная дорога. По ней движутся вагонетки. Если вагонетка срывается, она пролетает по воздуху метров двести, прежде чем успевает превратиться в металлолом. В туннеле сыро и холодно.

Не успеваем мы выйти на солнышко, как перед нами, грозно рыкнув, останавливается «КРАЗ». Из него, непрерывно стеная, выпадает женщина. Женщина попадает в объятья дяди Жоры. Получается могучий, общий вопль. По его силе можно судить о том, что в руки дяди Жоры выпал ближайший родич.

– Это кто? – спрашиваю я у жены шепотом, чтоб не спугнуть эту великую радость.

– Тетя Роза, жена дяди Армена, – быстрым шепотом оповещает меня жена, и мы растворяемся в улыбках.

Тетя Роза получила свое имя с большим авансом. Она приземиста, как хижина Дяди Тома, горбата и устрашающе носата. Остатки передних зубов поразительно огромны.

Тетя Роза обнимает и целует нас. Дядя Жора вновь пускается с ней в громкий племенной ор и поднимается то, что у армян называется «галмагалом». Движение по туннелю застопорилось, «КРАЗы» выстраиваются и гудят, шоферы высовываются посмотреть чего это там стряслось.

Наконец, тетя Роза карабкается на свой «КРАЗ», и мы защищаемся от пыли, поднятой застоявшимися самосвалами.

Как только мы снова видим солнце, жена немедленно цепляется к дяде Жоре:

– Ты не мог с ней покороче целоваться? Все движение перекрыли!

– А! – в гневе восклицает дядя Жора и воздевает руки к небу. – Она мне нужна? Наше страшилище! Родственники-да!

Это меняет дело. По дороге на огород мы теперь нет-нет да и вскрикиваем: «Наше страшилище! Родственники-да!»

Огороды в Каджаране разбросаны по горе. Между ними пролегла дорога. Иногда в огород можно попасть, только спустив с дороги лестницу. Часто по ней карабкается столетняя старуха.

Женщины в Каджаране обычно что-нибудь носят. Например, за плечами мешок с картошкой, а в руках – по полному ведру.

Мужчины в это время или пасут баранов, или мчатся, сломя голову, на своих бешенных «КРАЗах».

На огороде нас встречает тишина и несорванные яблоки. Набираем слив, яблок, поздних безвкусных огурцов и трогаемся в обратный путь. По дороге ругаем дядю Армена за то, что он совсем забросил огород.

Дома нас ждет ужин и шерстяные одеяла: ночью в горах очень холодно. Теплые одеяла и огромные подушки – основная ценность здешних армян. В комнатах нет люстр, обоев, мебельных гарнитуров, но подушки и одеяла есть в каждой комнате.

Утром выяснилось, что тетя Тамара всю ночь продремала на диване. Она во сне храпит, и потому она не спала на кровати, боялась нас разбудить. Жена ругает за это тетю Тамару, на что она только отмахивается. Ей нравится, что её ругают.

Храп тети Тамары заслуживает того, чтобы ему посвятить несколько строк. Мы услышали его на следующее утро, когда уговорили тетю Тамару заснуть на кровати. Это что-то великое, мощное, всепроникающее, всенаползающее из мрака. Низкие тона немедленно переходят в высокие, берущие за душу. Обрываются они на ноте невыносимого страдания. После небольшой, но качественной оркестровки, состоящей из шелеста, клекота, бульканья, свиста, храп повторяется. Опять что-то великое наползает из мрака.