Александр Покровский - Корабль отстоя

– Стой! – машина останавливается. – Вылезай! – вылезаю. – Смотри сюда! – смотрю: обрыв метров семьсот; под нами камни, камни…

Где-то там, далеко внизу, живет своей шумной жизнью шоссе, за шоссе – ещё один обрыв и река. Дикая радость падения!

– Ну, как? – спрашивают меня.

Объясняю, что здорово.

– Отсюда Сурик упал.

– Да?

Жалею Сурика. Бедный. Он пролетел в одну сторону целый километр.

Едем! И камешки срываются в пропасть.

Мы едем минут двадцать. В глазах у меня темнеет, меня скрючивает – еже-ви-ка!

Когда же дом?!! Когда же… все, что в нем…

Уже замелькали окрестности…

Сейчас! Сейчас! Вот! Вот! Уже! Вот он! Дом!

Винтом по лестнице и со всего маху рву на себя дверь журчащей комнаты – только бы свободна! Только бы!..

Свободна! Ура! Донес! Добежал! Дотащил! Слезы… настоящие спортивные слезы…

– Ха-ха! – сказал мне сливной бачок.

– Ха-ха! – сказал я дяде Жоре, которого я в спешке совершенно не заметил. Жизнь получила назад свое сверканье!

Дядя Жора ходит туда-сюда, и в этом есть нечто странное.

– Не могу я-э! – говорит он мне шепотом. Вид у него проникновенный.

– Чего не можете? – спрашиваю я. После ежевики, все в этой жизни мне кажется легким и простым.

– Не могу я-э! – дядя Жора кивает на дверь, из которой я только что появился. – У них там сиденья нет.

– Где нет сиденья?

– На унитазе!

– Да-а?! – говорю я, задумчиво, пытаясь вспомнить, было ли там сиденье. Ни черта не выходит. Сиденье не вспоминается. Делаем паузу, ещё разик – ни черта!

Во время паузы дядя Жора отстраняется от меня, собирает две ладони в горсть и черпает ими по воздуху, будто что-то подбирает.

– А! – восклицает он, потрясенный своей собственной правотой. – Хорошо! Теперь их дерьмо я должен с собой увезти?!!

Насчет дерьма довод крайне убедителен. Беру дядю Жору под руку. У меня скопилась куча. Ну, просто куча ежевичных советов. И все они о том, как не заметить сиденье.

Вечером того же дня мы идем в дом к дяде Армену. Находим его за столом. Суета его уже не трогает. Перед ним бутылка, стакан, хлеб, сыр и портрет Сталина.

– Мой отец! – кивает дядя Армен на портрет и плачет. Дядя Армен любит выпить, за что ему часто попадает. Когда моя теща, старшая сестра дяди Армена, приезжает в Каджаран и находит его в таком виде, она его обязательно бьет. Дядя Армен в таких случаях не отбивается. Он только подставляет спину и горько плачет.

А потом он рассказывает всем, как его побили.

Дядя Армен увидел меня и обомлел. Для него мое появление – полнейшая неожиданность.

«Кто это?» – вглядывается он в меня. – А-а-а… – он меня узнал. – Сащ-щ-щ-ка! – говорит он и добавляет несколько слов, глубинное содержание которых для меня навсегда останется загадкой.

Дядя Армен улыбается, видно, что он очень рад.

– Сащ-щ-щ-ка! – повторяет он и тут же начинает считать. – Гамо – полковник, Сащ-щ-ка – майор, Эдик – лейтенант, а я – генерал!..

Сосчитав всех знакомых военных, прибавив к ним и себя, дядя Армен начинает с самого начала:

– Гамо… полковник… Сащ-щ-ка… майор… Эдик… лейтенант… а я? Генерал!

Стол заполняется всякой всячиной, мы усаживаемся, и скоро я усваиваю все наполовину – и еду, и тосты.

Завтра я и тетя Тамара пойдем в горы. Остальные снова будут варить борщ – жалкие люди-желудки!

Утром тетя Тамара сказала: «Сащя! Как хорощё!» – это означает, что утро теплое и тумана нет, Мы с тетей Тамарой понимаем друг друга с нескольких слов.

Мы пойдем в голые горы. Они начинаются сразу за домом. Кое-где видны чахлые кусты. Это шиповник. Он сплошь покрыт мелкой ягодой.

По таким горам лучше всего ходить в остроносых восточных галошах. В другой обуви не устоять, съезжаешь вниз. Горы сложены из мелкого песчаника – шагнул и поехал.

Кроме шиповника, они ещё покрыты низким, всего десять сантиметров от земли, кустарником. Его здесь называют «выз». Он растет длинными грядами. По нему шагаешь, как по ступеням. Не будь его, на гору было бы не взобраться. У него изумрудная, бархатная зелень. Я протянул руку, коснулся и зашипел. Бархат оказался жестким как проволока и колючим как ёж.

– Хорощё, Сащя! – кричит мне тетя Тамара, Она стоит рядом с гигантским кустом. В данном случае её «хорощё» означает, что ягода крупная и собирать её легко.

– Собирьяем! – говорит тетя Тамара, и мы набрасываемся на растение, как грабители на эшелон.

– Как хорощё! – говорит мне тетя Тамара, За час мы собираем целое ведро.

Дома нас уже ждут. Дядя Армен готовится делать шашлык. Может мы к чему и не готовы, но к шашлыку мы всегда готовы. В прошлый приезд дяди Жоры дядя Армен купил целого телёнка и сделал шашлык. Поздравить с телёнком пришла вся деревня.

– А-да! – выпучив глаза, вспоминает дядя Жора. – Никогда таких родственников не видел! Свекра троюродной сестры сына родной племянник! Ва! Жрёт, как ишак!

Но гости есть гости. Когда они расселись, дядя Жора взял слово для приветственного тоста. Он говорил и говорил. Когда он сказал и сел, теленок был уже съеден.

Теперь шашлык делают втихаря. Сведения просочились только к ближайшему окружению. Ожидается всего-то человек десять-пятнадцать. Шашлык будут делать на огороде. Я, жена и дядя Жора подъехали почти к самому огороду на машине. Последние метров пятьдесят мы идем пешком.

Огород уже виден. На нём возится тётя Роза.

– Наше страшилище! – вспоминаю я.

– Тише! – пугается дядя Жора. – Здесь далеко слышно.

В горах действительно далеко слышно. Раньше можно было даже ругаться друг с другом за километр. С вершины на вершину. Поэтому горные армяне при встрече нос в нос все равно орут. Привыкли.

– Надо говорить: наша красавица, – смеется дядя Жора.

– Эй, наша красавица! – кричит он.

С огорода ему кто-то отвечает.

– Вот видишь, – говорит мне дядя Жора.

Как только мы пришли, дядя Жора немедленно набросился на дядю Армена. Пошло минут десять, а он все ещё бегает по огороду, вопит, глаза его сверкают, кулаки с ужасающей скоростью молотят по воздуху. Время от времени он подбегает к дяде Армену и тычет пальцем в шашлык. Дядя Армен уже принял успокоительное. Он невозмутим, как утес. На все выкрики он реагирует так же, как и верблюд на лай – презрительно цыкает.

– Что стряслось? – спрашиваю у жены. Оказалось, что дядя Жора рассказывает дяде Армену как надо готовить шашлык, а дядя Армен говорит ему: «Отвяжись!»

– И всё?

– И всё.

– Я думал ругаются.

– Что ты! Было бы в десять раз громче!

Наконец, шашлык готов. Мы рассаживаемся за длинным столом под яблоней. Тост скажет дядя Сережа. Он встает, берет в руки стакан и начинает. Ему то ли шестьдесят лет, то ли восемьдесят, а, может, и того больше. Он и сам не знает. Рука у него железная. Он всю жизнь сено косит, а потом его носит. Дядя Сережа начинает свою речь. Сперва никто не ест шашлык. Все торжественны и слушают. Мне кратко переводят. Нам желают здоровья – здесь переводчик замолкает. Дядя Сережа все говорит и говорит.