Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

– Ваше отношение к налогам, мистер Холт, я унесу с собой в могилу, – торжественно заявил Джек.

Холт непринужденно рассмеялся.

Было бы хорошо, если бы все чиновники в правительстве обладали вашим чувством юмора, Джек.

Он бросил на Эндруса неуверенный взгляд.

Вы позволите называть вас Джеком? Знаете, у нас в Оклахоме, среди нефтедобытчиков…

– Разумеется, – сказал Джек.

– Меня все называют Сэмом, – почти застенчиво сказал Холт; он словно просил об одолжении.

Да, Сэм.

– Ессо, – произнес Тассети, с сердитым видом посмотрев на танцующих. – La plus grande puttain de Roma. La principessa.

Он вытянул губы, точно собирался плюнуть.

Джек тоже взглянул на площадку для танцев. Двадцатилетняя светловолосая девушка с «конским хвостом», прыгавшим по ее обнаженным плечам, танцевала с невысоким толстяком лет тридцати. На ней было белое платье.

– Что он сказал? – спросил Холт. – Что сказал итальянец? – Это – самая известная в Риме проститутка, – перевел

Джек. – Принцесса.

– Да? сухо произнес Холт.

Выждав из вежливости мгновение, он повернулся и поглядел на девушку.

Она очень мила, – сказал он. – Прелестная девушка. Elle fasse tutti, – добавил Тассети. – Elle couche avec son– jratello.

– Что он говорит? – снова спросил Холт.

Джек заколебался. Сейчас ты в Риме, Сэм, подумал он, терпи и привыкай.

– Она делает все, – бесстрастно поведал Джек. – Она спит со своим братом.

Холт окаменел. Краска медленно поднялась от его шеи к щекам, достигла лба.

– Я полагаю, люди не должны распространять такие сплетни, – с трудом выговорил он. – Уверен, это всего лишь беспочвенные слухи.

Он с тревогой посмотрел на жену.

– Слава богу, Мама этого не слышала, – сказал Холт. – Это испортило бы ей вечер. Извините меня, Джек.

Поднявшись, он обошел стол, придвинул свободное кресло, сел возле жены, точно желая защитить ее от чего-то, и, улыбнувшись, взял миссис Холт за руку. Спустя минуту, когда принцесса и ее кавалер покинули площадку, Холт повел жену танцевать. Джек с удивлением отметил, что танцуют они умело; Холт с легкостью и мастерством исполнял сложные движения румбы. Должно быть, они тратят немало времени на уроки танцев, подумал Джек. Чтобы оторвать ее от бутылки, он готов, похоже, на все.

– Ессо, – грустно сказал Тассети, указывая на седого мужчину с лицом кардинала, который танцевал с девушкой в красном платье, – le plus grand voleur de Roma [27].

С дальнего конца стола, где сидели Делани и Барзелли, донесся взрыв хохота. Тачино только что закончил рассказывать какую-то историю. Итальянец сидел, посмеиваясь, а Делани сказал:

– Иди сюда, Джек, послушай это.

Джек встал, радуясь предлогу уйти от Тассети, награждавшего посетителей клуба нелестными титулами. Делани освободил для Джека место на краю стола и произнес:

– Марко рассказывал нам о своем отце. Марко, повтори для Джека.

– Allora [28], – радостно улыбаясь, сказал Тачино, бодрый и полный энергии, словно школьник; он постоянно жестикулировал и говорил по-английски бегло, но с комичным итальянским акцентом. – Allora, моего отца зовут Себастьяно. Ему не то семьдесят три, не то семьдесят шесть лет, волосы у него белые, как снег, а спина абсолютно прямая. Он всю жизнь гоняется за девчонками, просто помешан на них, понимаете, он южанин; отец уже пятьдесят лет сводит мою мать с ума. В его последний день рождения она заявила ему: «В этом году, Себастьяно, я, наверно, брошу тебя навсегда, мне надоели твои похождения». Она заставила его поклясться при священнике, что больше никаких девчонок не будет, после чего мы вручили ему подарки. Я купил отцу «фиат» и «лейку»; он фотографирует ею собор Святого Петра. Но его похождения не прекратились. Каждый день он появляется у меня в студии, чтобы выпить с сыном чашку кофе и показать новые снимки. Этот файв о'клок стал традицией. Каждый день сотрудники студии ждут, когда старик появится у ворот. Проходя через них и зная, что на него смотрят, он поднимает над головой палец – вот так.

Тачино поднял руку над головой, вытянув вверх указательный палец.

– Знаете, что это значит? Нет? А сотрудники знают и всегда смеются. Каждый день снизу в мой кабинет доносится смех, и я знаю, что через пару минут отец появится на пороге. Его жест означает следующее: сегодня он имел одну девушку один раз. Мои служащие его обожают, они смеются вместе с ним и говорят: «Старый Себастьяно – молодчина, он доживет до ста лет. И вот однажды, – Тачино резко сутулит спину, опускает плечи, глаза его гаснут, он превращается в немощного старца, стоящего на краю могилы, – мой папа прибывает ко мне в студию, но смеха не слышно. Вид у него такой печальный, словно он только что похоронил своего лучшего друга, которого, несомненно, ждет ад. Я молчу. Мы, как всегда, пьем кофе. Он не показывает мне фотографии. Потом медленно покидает кабинет. Проходит месяц, папа ежедневно появляется в студии, он двигается еле-еле, смеха у ворот не слышно, мои люди смотрят на него с грустью, они говорят: «Бедный Себастьяно, теперь он не доживет до ста лет, дай ему бог дотянуть до весны». Мама помолодела на десять – двадцать лет. Она набрала вес, стала хохотать, как девчонка, и играть в бридж, купила себе три новые шляпы с цветами. Мне жаль папу, он потерял прежнюю осанку, почти не ездит на «фиате». Я думаю: «Папа совсем плох, конец близок». Я пытаюсь заставить его сходить к доктору, но он говорит мне: «Закрой свой поганый рот. Не хватало еще, чтобы мои дети начали учить меня, как я должен жить». За последние тридцать лет я впервые услышал от отца резкое слово. Я заткнулся. Погрустнел, не раскрываю рта. И вот сегодня, в пять часов, я слышу громкий хохот, потом аплодисменты; Папу встречали, как героя войны, Я выглянул в окно – он шел через ворота, прямой, как палка, волосы стоят торчком, словно накрахмаленные, на лице – улыбка от уха до уха, рука поднята. Пальцы расставлены в виде буквы V.

На лице Тачино появилась нежная, добрая улыбка.

– Сегодня он показал два пальца.

Делани и Эндрус усмехнулись. В конце концов, подумал Джек, речь идет не о моем отце. Но Барзелли, которая уже слушала эту историю пять минут назад, откинулась на спинку кресла и громко, раскатисто, по-крестьянски расхохоталась. Ее вульгарный, мощный смех напоминал мужской, хотя вырывался он из тонкого горла и идеально женственного рта. Высокомерная, красивая, самоуверенная итальянка была своей в мире средиземноморских мужчин и разделяла радость их побед. Старая дама с тремя новыми шляпами, ежедневным бриджем и нескончаемыми жалобами не вызывала у нее сочувствия, Джек посмотрел на часы и встал.

– Пожалуй, мне пора, – сказал он. – Если мы собираемся продолжить работу завтра в семь тридцать утра.

Делани небрежно махнул рукой.