Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

– Знаешь, я приехала сюда не только ради того, чтобы выпить, – сказала она.

– Знаю. Сейчас я отвезу тебя домой.

Она отступила на шаг назад; нахмурившись, посмотрела на Джека, пытаясь понять его.

– Что ты за человек? – произнесла она.

– Послушай меня, – сказал он. – Сейчас я отвезу тебя домой, а завтра слетаю в Нью-Йорк и сообщу моей жене о том, что я влюбился и хочу немедленно развестись с ней, чтобы жениться на тебе.

Карлотта, обхватив голову Джека своими ладонями, заглянула ему в глаза, словно пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно.

Я – бедная, простодушная, испорченная маленькая девочка, которая очень рано оказалась в Голливуде, Джек, – лукаво улыбаясь, сказала она. – Я просто теряюсь перед таким благородством и чистотой…

Он нежно поцеловал ее, как бы скрепляя печатью свои слова.

– А я? Чем мне заняться в твое отсутствие?

– Прогони прочь от своего дома всех владельцев «кадиллаков», – ответил Джек. – Раз и навсегда.

Карлотта сделала шаг назад, неуверенно коснулась пальцами своих губ.

– Что ж, – сказала она. – это будет по-честному.

Когда они садились с Бастером в машину, человек в подтяжках все еще поливал лужайку. Он посмотрел на них через улицу; Джеку показалось, что мужчина удивлен тем, как скоро они вернулись.

– Скажи мне, сколько раз ты был женат?

– Три раза.

– О, Господи.

– Вот именно. О, Господи.

– Это нормально для Америки?

– Не совсем.

– Ты безжалостен, – сказала Джулия.

Она стояла на середине комнаты с искаженным ненавистью лицом. Они жили на Двенадцатой Западной улице в старом доме с высокими потолками и облезлыми стенами. После его отъезда Джулия повесила новые кричащие оранжевые шторы и купила уродливую мебель с трубчатыми ножками. В детской надрывался малыш, но на него никто не обращал внимания.

– Ты твердишь о том, что хочешь прожить жизнь честно, громко сказала она. – Не обманывай себя. Честность тут ни при чем. Просто ты тщеславен и бессердечен. Чтобы добиться своего, ты готов перешагнуть через кого угодно. Через жену. Через ребенка. Любой другой на твоем месте тихонько развлекся бы в Голливуде с этой старой шлюхой, а потом вернулся бы домой к жене. Тебе же понадобилось предупредить меня заранее. Господи, что ты за человек? Новоявленный сэр Галахад.

Ее голос звучал резко и саркастично, но даже у себя дома, отстаивая то, что она считала своими законными супружескими правами, она говорила, как бездарная актриса в плохой пьесе, старающаяся казаться резкой и саркастичной. В этот момент он не мог представить себе, что когда-то был уверен в своей любви к Джулии, находил ее красивой, что когда-то они лежали в одной постели, охваченные нежностью и желанием.

– Не стоит говорить об этом, – сказал он, стараясь придать своему голосу мягкое, успокаивающее звучание. – Я не могу поступить иначе. Я буду содержать тебя и ребенка…

Не нужны нам твои деньги, – сказала она и заплакала. Ее фальшивые всхлипывания, с легкостью брызнувшие слезы вызывали у Джека не жалость, а раздражение.

– Я не дам тебе развода, – произнесла она сквозь всхлипывания. – Я останусь здесь, буду заниматься ребенком и ждать, когда ты образумишься и приедешь назад. Мне гоже надо побыть одной. Без тебя никто не будет лишать меня веры в себя, смеяться надо мной, говорить мне о моей бездарности, о том, что я ничего не добьюсь на сцене. Когда ты вернешься, я буду одной из самых известных театральных актрис, мне будут предлагать лучшие женские роли на Бродвее… Когда ты вернешься, и смогу содержать тебя.

Джек вздохнул. Он не собирался возвращаться сюда. Она была упорна и энергична, как Карлотта, но сочетание этих качеств с талантом делало Карлотту неотразимой, в то время как честолюбие, работоспособность, самоуверенность Джулии подчеркивали ее глупость.

– Джулия, – сказал он, не в силах удержаться от предостережения, – если у тебя есть разум, ты оставишь сцену. Сделай это как можно скорей, найди порядочного человека и посвяти себя обязанностям жены и матери.

– Вон, – закричала она, – вон из моего дома.

Он прошел в детскую и посмотрел на сына, плакавшего в своей кроватке. Я попрошу у тебя прощения, когда ты немного подрастешь, подумал Джек. Сейчас он испытывал лишь сожаление но поводу того, что у них родился ребенок. Не поцеловав маленькое влажное красное личико, лежащее на подушке с оборками, он покинул квартиру. Через два часа Джек уже летел обратно в Калифорнию.

|– Volare, oh, oh… cantare, oh, oh, oh, oh…

Летнее утро в салу возле белого дома на вершине холма. На столе под тентом в полоску накрыт завтрак. Две аккуратные пачки писем, адресованных мистеру Джеймсу Роялу и мисс Карлотте Ли, лежат рядом с большими бокалами апельсинового сока, сценариями, конвертами из бюро информации; картина напоминает начало первого акта в пьесе: занавес уже раздвинут, и актеры ждут за кулисами, когда стихнут аплодисменты, адресованные художнику. Голубое небо Калифорнии, в те годы еще не загрязненное смогом; в качестве задника – заросли авокадо с густой блестящей листвой и тяжелыми круглыми плодами. Сад, нарисованный ребенком. Запах апельсинов и лимонов. Солнечное утро. Десять часов.

Вон они уже сидят напротив друг друга, Карлотта – в облегающих брюках и голубой мужской рубашке с закатанными до локтей рукавами, Джек – в сандалиях, джинсах и футболке. Между ними цветы в вазе, корреспонденция, поступившая из внешнего мира, до которого им нет дела.

Джек наблюдает, как Карлотта быстрыми и точными движениями вскрывает конверт, солнечные лучи, пройдя сквозь полосатый тент, окрашивают ее руки в розовый цвет. Посмотрев на Джека, Карлотта спрашивает:

– О чем ты думаешь?

– О сегодняшней ночи и о всех других наших ночах, о твоей красоте, о том, как я опутан, повязан, поглощен, пленен греховным сексом, как замечательно, что ты сбежала от нефтяных вышек, а я – от отцовских сушеных слив.

Карлотта засмеялась.

– Не вздумай уверять меня, – сказала она, – будто это – экспромт.

– Конечно нет, – отозвался Джек. – Я сочинил это во время бритья, чтобы прочитать перед завтраком вместо молитвы. Тебе не понравилось?

– Продолжай, – попросила она.

– Завтра утром, – сказал он. – Мои литературные способности сегодня иссякли. О, проклятье, опять этот пес.

Бастер вернулся с утренней прогулки, которую он совершал среди зарослей кустарника. Он заплясал вокруг стола, приветствуя хозяйку истерическим лаем.

– Замолчи, Бастер, – сказала она и кинула собаки гренок, намазанный медом.

Когда Джек перебрался к Карлотте, пес стал предметом первого спора.

– Выгоняй его из комнаты, – попросил Джек, – когда мы занимаемся любовью.