Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

– И что ты ей ответила?

Я объяснила, что это ты ушел от меня, – сказала Карлотта.

– Просто поразительно, – заметил Джек, – как сильно могут различаться показания очевидцев одного и того же события.

Гвидо подъехал к двери. Джек помог Карлотте сесть в автомобиль, а потом сам залез в него.

– Cinecita? – спросил Гвидо.

– Сан-Пьетро, – сказал Джек.

Гвидо посмотрел в зеркало заднего вида, дабы убедиться в том, что Джек не шутит. Затем включил скорость и выехал на улицу.

По дороге в Ватикан Карлотта рассказывала о себе. Ее голос звучал торопливо, дружелюбно, словно Джек был старым знакомым, не более того, с которым можно непринужденно посплетничать. Карлотта сообщила о том, что через год после окончательного развода с Джеком она вышла замуж за Катцера, хозяина студии. Джек кивнул. Он читал об этом и даже собирался послать поздравительную телеграмму, но потом все же не отправил ее.

Катцер развелся со своей прежней женой, отдав ей почти миллион, и женился на Карлотте.

– Я была в глубочайшей депрессии, – спокойно, без эмоций В Голосе поведала Карлотта, – когда ты уехал. Мне предлагали только самые жалкие роли, а моя репутация пала так низко, что я получала приглашения лишь на сборища алкоголиков, наркоманов и гомосексуалистов.

Она рассмеялась; в ее смехе не было обиды и самобичевания. Карлотта говорила таким тоном, словно речь шла о невинных шалостях ребенка.

– Никто не был предан мне так, как он, – сказала Карлоттa. Мы встречались с ним в течение семи лет, а потом он ждал еще десять лет окончания нашего с тобой брака – и все это время, пока я жила с тобой, он не позволял себе даже коснуться моей руки или заговорить о чем-то, не касающемся работы. И вот однажды он позвонил мне и сказал, что я не имею права губить себя. Он попросил меня выйти за него замуж. В то утро я находилась в состоянии жестокого похмелья и была готова согласиться на все, лишь бы меня оставили в покое. И все обернулось так, что годы, проведенные с ним до его смерти, оказались лучшими в моей жизни. Ты знал о его кончине?

– Да, – ответил Джек.

Два или три года назад он прочитал в газете о том, что Катцер умер прямо на ходу, поднимаясь по лестнице после обеда в свой кабинет. Чуткий, жестокий, интеллигентный, богатый, верный, не жалеющий себя. Хоронить его пришли сотни людей, большинство из них были рады, что он умер. Счастливейшие годы жизни Карлотты…

– У разных людей разные периоды жизни оказываются лучшими, – продолжила Карлотта. – У одних это – период между двадцатью и тридцатью годами. У других – между тридцатью и сорока. Кто-то никогда не обретает счастья. Мне было суждено испытать его после сорока.

– Тебе повезло, – сказал Джек.

– А как ты? – спросила Карлотта. – Какой период был лучшим для тебя?

Лучший период. Джек мог бы ответить на этот вопрос. Отрезок времени, начавшийся с того момента, когда он увидел «кадиллак» возле дома Карлотты. Утра в калифорнийском саду. Звонки от Делани – совсем иного, нежели сейчас, цельного, излучающего энергию. Война подвела черту. Но Джек не сказал Карлотте об этом. Та жизнь ушла в прошлое, которое не могло никого согреть.

– Я еще не пришел к окончательному заключению, – сказал он.

– Ты удивился, когда я сказала, что после твоего отъезда оказалась в глубочайшей депрессии? – спросила Карлотта.

– Немного.

– Какой ты меня считал?

– Ну, – произнес Джек, – наверно, я мог бы назвать тебя ненасытной.

Карлотта отвернулась к окну.

– Не слишком лестное мнение, да?

– Да, – согласился Джек, – верно.

– Я не хотела терять тебя, – сказала Карлотта, повернувшись к Джеку и серьезно посмотрев на него. – Адвокаты дали мне совет: если развод будет для тебя разорительным, ты, возможно, передумаешь.

– По вопросам любви, – заметил Джек, – очень мудро советоваться с адвокатами.

– Не издевайся надо мной, Джек, – попросила она. – Ты же сказал мне по телефону, что не держишь на меня зла.

– Я не говорил тебе, что я не держу зла на твоих адвокатов. Если мне не изменяет память, поняв, что я не вернусь, ты не сообщила мне о своем намерении отдать деньги назад…

– Я хотела наказать тебя, – сказала она. – И к тому времени я уже слишком далеко зашла. А еще меня беспокоило мое финансовое положение. Я никогда не откладывала средства, а моя карьера клонилась к закату. Мужчина всегда способен позаботиться о себе.

– Я превосходно позаботился о себе, – отозвался Джек. – Иногда мне даже удавалось в течение одного года купить два костюма.

– Мне нужно было обеспечить себя, – произнесла Карлотта подавленным, жалобным тоном, который заставил Джека вспомнить ее приезд в госпиталь. – Мои дела шли тогда так плохо, что, казалось, через пару лет я могу превратиться в шлюху. Ну, не ту, которую можно встретить на панели или в публичном доме, но все равно в шлюху.

Она улыбнулась. – Твои акции и облигации избавили меня от подобной участи. Это – величайшее достижение в истории Уолл-стрит, верно? Ты должен радоваться тому, что спас меня.

– Я радуюсь, – произнес Джек.

– Теперь я надежно обеспечена, – сообщила Карлотта. – Катцер об этом позаботился. Если с тобой что-нибудь случится, ты знаешь, где ты сможешь взять деньги в долг.

Джек рассмеялся.

– Можешь смеяться, – сказала она, пожимая плечами. – Знаешь, Джек, ты не способен причинить мне боль. Я же сказала – сейчас моя пора счастья.

– Я слыву человеком, – сказал Джек, – который желает счастья всем своим женам.

– Ты настроен враждебно, – сказала Карлотта. – Я надеялась, что все будет иначе. Что мы встретимся как друзья. Прошло столько лет…

Джек промолчал.

– Ты не любишь слово «друзья», – добавила она.

– Оно не вызывает у меня никаких эмоций.

– Этим ты меня не обидишь, – сказала Карлотта. – Меня нельзя больше обидеть. Но пока ты не научишься относиться ко мне как к другу, ты не будешь счастлив.

– Ты выбрала подходящее место для проповеди христианской морали, – заметил Джек. – Мы находимся перед собором Святого Петра.

– Что бы ты обо мне ни думал, – сказала она, – я рада нашей встрече. Я могу попросить у тебя прощения…

– А где буду просить прощения я? – произнес Джек.

– …за тот день в госпитале, – продолжила Карлотта, не обращая внимания на его реплику. – Воспоминания о нем преследовали меня. Никогда в жизни я не вела себя так отвратительно. Я приехала туда утешить тебя, сказать, что после твоего возвращения наша жизнь будет иной, что я люблю тебя. Но меня охватило такое чувство вины, что я не смогла произнести ни одну из заготовленных фраз. Я позволила себе быть глупой, эгоистичной дрянью. Я знала, что делаю, но не могла пересилить себя и остановиться. Я проплакала всю дорогу, сидя в вагоне.