Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

– Теперь я должен заботиться о престиже, – усмехаясь, сказал он, когда они садились в такси возле гостиниц. – Меня не должны видеть в какой-то старой дыре.

Днем Холт отвел Роберта в сторону и вручил ему конверт с сотней тысяч лир. «Это на побочные расходы», – тактично пояснил американец.

– Он не знает, – сказал Брезач, – что у меня есть лишь две расходные статьи – пища и жилье.

Когда они сели за один из столов переполненного людьми ресторана, Брезач обвел зал критическим взглядом и сказал:

– Вы заметили, что, когда римляне хотят создать атмосферу роскоши, они неизменно имитируют интерьер общественной бани?

Он так же неодобрительно высказался о посетителях ресторана.

– Итальянцы, – произнес Брезач, с неприязнью рассматривая сидящих за соседними столиками гостей, – самые красивые люди на земле. До тех пор, пока они не разбогатеют.

– Будь осторожен, – сказал Джек. – Теперь ты начал работать, и, вероятно, когда-нибудь станешь богатым.

– Нет, – возразил Брезач. – Я уже решил, как я поступлю, если получу много денег. Я их немедленно промотаю. Останусь бедным и худым. Никто еще не создал ничего стоящего, располагая большим счетом в банке.

– Ты правда веришь в это? – спросил Джек. Брезач усмехнулся.

– Отчасти, – сказал он.

В ресторане появился Макс, он тер руки, согревая их, вид у него был смущенный. Он шел по проходу между столами, ища глазами Брезача. Макс, как всегда, был в своем толстом пиджаке, с шерстяным шарфом на шее. Брезач помахал ему рукой, и Макс направился к их столу.

– Вы не возражаете, если Макс пообедает с нами? – спросил Брезач. – Сегодня у меня праздник – отмечаю первый шаг, сделанный мною. Макс должен в этом участвовать.

– Конечно, – сказал Джек.

Макс застенчиво улыбнулся и, пожав руки Джека и Брезача, сел за стол.

– Вы видели меню при входе возле бара? – удивленно произнес он. – Неужели кто-то ест это каждый день?

– Отныне, Макс, – сказал Брезач, – вы будете так питаться ежедневно. Вы станете толстым и безобразным.

– Надеюсь, так оно и случится, – сказал Макс. – От природы я обжора.

Брезач заказал блюда для всех троих, внимательно разглядывая меню, пока официант стоял рядом.

– Я разочарован, – сказал парень. – Я думал, здесь все гораздо дороже.

Он попросил принести устриц под белым вином, fettucini [52]с трюфелями, фазана, начиненного виноградом, а также бутылку «Бароло».

– Вы видите, – сказал Роберт, обращаясь к Джеку, – я немедленно претворяю мои экономические теории в жизнь.

Но когда подали пищу, Брезач почти ничего не съел, он лишь ковырялся в тарелках, пробуя блюда. Макс же глотал еду с жадностью. В середине обеда Брезач вдруг встал.

– Извините меня, – сказал он. – Я скоро вернусь.

– Его снова вытошнит, – заметил Макс, обеспокоенно покачав головой. – Это началось еще тем вечером, когда вы сообщили ему новость, и продолжалось днем. Он сказал мне, что подобное происходило с ним в школе перед каждым экзаменом.

– Сегодня он действительно держал экзамен, – произнес Джек. – И получил высокую оценку. Он весь день казался самым спокойным человеком в Риме.

Я уже говорил вам, – сказал Макс, – он – необыкновенный парень. Он потрясающе владеет собой. Помолчав, Макс добавил:

– Иногда.

Он пожал плечами.

– До встречи с Робертом я считал, что у всех американцев стальные нервы.

Брезач вернулся. Он был очень бледен, на лбу у него выступила испарина. Он заказал для всех кофе, французское бренди и толстые сигары.

– Сегодня, – произнес он, – мы должны попробовать все. Кажется, Бисмарк сказал, что человек не должен умирать, не выкурив сто тысяч хороших сигар. Мне осталось выкурить не так мало.

Он откинулся на спинку диванчика; сигара казалась слишком крупной для его худого, узкого, мальчишеского лица.

Я стараюсь изо всех сил выглядеть толстым и самодовольным, чтобы следующий раз, когда я приду сюда, официант был со мной почтителен. А теперь, Джек, – сказал Брезач, – поговорим о деле. На какие жертвы вы готовы пойти, чтобы сделать из картины Делани нечто приличное?

– На весьма серьезные, – отозвался Джек. – Хорошие результаты принесут сейчас Делани больше пользы, чем кислород, которым он дышит.

– Совершенно верно, – подтвердил Брезач. – Вы попросите Холта и Тачино дать нам еще одну сверхплановую неделю на Съемки Стайлза и Барзелли?

– Это обойдется в кругленькую сумму, – осторожно заметил Джек. – все сроки и так прошли… Нужны очень веские аргументы. Они у тебя есть.

– Во-первых, я хочу, чтобы Стайлз сам озвучил свою роль. – сказал Брезач. – После того, что он продемонстрировал сегодня… Послушайте, Джек, мне кажется, я могу говорить с вами откровенно. У вас немало пороков, но тщеславием вы, кажется, не страдаете…

– Хватит ходить вокруг да около, – сказал Джек. – Что у тебя на уме?

Вечером я прослушал все сцены, которые вы дублировали за Стайлза, Джек. Вы сделали это неплохо, но все же недостаточно хорошо. Я не хочу вас обидеть, – быстро добавил он. – Вы это понимаете?

– Понимаю, – сказал Джек. – Я не обиделся.

– Вы уже не актер, – продолжил Брезач. – Вы– умный, добросовестный человек, который вплотную приблизился к тому, чтобы стать актером, но все же не переступил черту. Я прав?

– Да, – согласился Джек.

Но даже если бы вы были актером, вы – не Стайлз. Вы, разумеется, превзошли Стайлза, но лишь потому, что он был плох. Делани так закомплексовал несчастного пьяницу, что у Стайлза язык к нёбу прилипал.

Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю его разморозить, – сказал Брезач, выпуская из себя густые клубы сигарного дыма. – Разморозить и одновременно излечить от алкоголизма.

– Каким образом ты собираешься сделать это? – спросил Джек.

– Я прочитал сценарий Шугермана. – сказал Брезач, как бы не расслышав вопроса, заданного Джеком.

Он коснулся рукой папки, лежавшей на соседнем стуле. – Я заставил Хильду разыскать его для меня. Хотелось посмотреть, как выглядел материал до того, как Делани прошелся по нему своей рукой. Я надеялся отыскать там одну-две маленькие сцены, которые могли бы помочь Стайлзу…

– И что же ты нашел?

– Конечно, Делани все испортил, – сказал Брезач. – Я это обнаружил немедленно. Шугерман написал историю мужчины, а Делани увлекся Барзелли и все переиначил. Однако материал не допускает такого насилия. Отсюда – все эти скучные сцены с Барзелли, где она расчесывает волосы, глядит в окно с грустным видом, раздевается, демонстрирует свои красивые ноги, словом, убивает фильм. А Стайлз по воле Делани меланхолично расхаживает в течение всей картины, словно святой Бернард, и твердит одно и то же: «Я люблю тебя. Мне грустно. Я люблю тебя…»

Брезач презрительно фыркнул.