Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Понимаю, – произнес Джек. – Я не сказал, что отказываюсь. Я сказал, что пока думаю.

Послушай, Джек, – торопливо проговорил Делани, – я знаю, что я хотел бы снять. Фильм по сценарию Брезача. Эта Мысль не отпускает меня с того момента, как я прочитал рукопись. Может выйти великолепная вещь. Ты читал сценарий. Ты согласен, что из него может выйти великолепная картина?

– Да, – сказал Джек.

– Мы купим его у Брезача. Вместе с ним доработаем рукопись. Сейчас она еще сырая, но у меня уже появилась тысяча идей. Сделаем нечто в стиле молодого Делании. Это будет моя лучшая картина. Господи, как бы я хотел завтра утром уехать отсюда. Эта вещь написана будто специально для меня. Даже Клара так сказала. Я послал ей сценарий, хотя она и поссорилась со мной. Эти слова были последними, которые я услышал от нее накануне моего приступа. «Эта вещь для тебя». – сказала она. Ничто за последние двадцать лет не волновало меня столь сильно…

– Не разговаривай так много, – сказал Джек, удивленный тем. что медсестра, сидящая в углу, не прерывает их беседу. – Я обещал доктору, что говорить буду я.

– Чихал я на доктора. – сказал Делани. – Я поделился с Кларой некоторыми идеями насчет доработки сценария. Можешь спросить у нее, ты поймешь, что я собираюсь сделать.

– Она здесь уже была? – спросил Джек. – Клара?

– Нет, – буркнул Делани.

Внезапно, перестав говорить о сценарии Брезача. он успокоился.

– Ты с ней говорил?

– Да. Точнее, она со мной говорила.

– Что-нибудь новое? Джек покачал головой.

– Старая песня. – сказал он. – Она вернется, лишь убедившись в том, что ты завязал с этой Барзелли и со всеми прочими барзелли.

– Ну и черт с ней. – сказал Делани. – Пусть не приходит, коли так настроена.

Прожив ночь и день, обретя уверенность в том, что он не умрет, Делани возвращался к своему обычному тону.

– Брак, – мрачно произнес он. – Она знала, что ее ждет. Она была моей секретаршей в течение пяти лет до нашей женитьбы. Особенности моего характера были ей известны.

Он нервно пошевелился.

– Ты ездил к Барзелли?

– Да.

– Что она сказала?

– Не волнуйся, – произнес Джек, тщательно выбирая слова – Она не станет тебя навещать.

– Она поняла? – спросил Делани. – Ты заставил ее понять?

– Думаю, да. – отозвался Джек.

– Она – чудесная женщина. Ты не представляешь, какая она чудесная женщина.

– Я должен сообщить тебе одну вещь, о которой она поведала мне, – произнес Джек: он заговорил об этом не ради Делани. Джек хотел знать правду.

– Что именно? – настороженно сказал Делани.

– Она заявила, что ты ни разу не занимался с ней любовью.

– Она так сказала?

– Да. И разрешила мне передать ее слова Кларе.

– Ты сказал Кларе?

– Нет. Хочешь, чтобы я это сделал?

Делани устало поднял руку, как бы защищаясь от удара. Затем рука обессиленно упала на одеяло. Он покачал лежащей на подушке головой, смежил веки и замер; лишь звуки его дыхания нарушали тишину в палате. Медсестра сидела в углу, не шевелясь. Джеку казалось, что она дремлет, не пытаясь Вникать в обрывки беседы, долетавшие до ее ушей. Сидя у постелей тяжелобольных и умирающих, она вдоволь наслушалась всяких исповедей. Теперь ее любопытство ограничивалось пульсом и температурой. Доктор разрешил лишь пятнадцатиминутное свидание. Джек располагал еще шестью-семью минутами. Пока они не истекут, медсестра не станет вмешиваться, что бы она ни услышала.

– Это правда, – сказал Делани. – Я не занимался с ней любовью. Я держал ее в своих объятиях, обнаженную, ночь за ночью, но не занимался с ней любовью. Я никогда не поступал так прежде, С другими женщинами.

Голос у него был тихий, утомленный. Глаза оставались закрытыми.

– Сам не знаю, почему я так поступал. Наверно, я хотел, Чтобы с ней у меня все было иначе, чем с другими… Когда я обнимал ее, ко мне возвращалась молодость. Она делала из меня нового человека, с ней я расцветал… Я уходил от нее под утро, в три, четыре часа, тем не знавшим преград юношей, каким я был когда-то. Отказывая себе в удовольствии, я становился лучшим человеком, чем был. Я начинал постигать сущность любви…

Делани открыл глаза, повернул голову и уставился на Джека. Глаза Мориса горели, его небритое лицо осунулось.

– Она – первая женщина в моей жизни, которую я мог иметь, по не воспользовался этим. Она дарила мне молодость… Пойми это. Заставь мою жену понять это…

Ирландский Антей, подумал Джек, припадающий еженощно I итальянской земле. Кто дал мне право разрушать иллюзию обновления этого больного человека с выжженной душой? Если человеку кажется, что его раны затягиваются, неужели друг должен говорить, что они кровоточат сильнее прежнего?

– Эти цветы прислала Карлотта, – внезапно произнес Делани; казалось, он уже жалел о сделанных признаниях и надеялся, ЧТО Джек забудет о них.

Морис указал на большой букет красных роз в стеклянной вазе.

– Она приходила сюда вчера вечером, но ее не пустили в палату. Мне передали записку от нее. Карлотта спрашивала, не нужно ли мне что-нибудь.

Он усмехнулся с горечью.

– Увидишь ее, скажи: да, мне нужно новое сердце. Ты с ней не разговаривал?

– Одну минуту, – сказал Джек. – По телефону.

– Представляешь, она прилетела из Англии, – сказал Делани. – Из всех женщин, которых я знал… о, Боже, какие переплетения… Знаешь, о чем я думал, лежа тут, Джек… Я бы хотел увидеть всех людей, которых я любил, обижал, использовал, ненавидел, и объясниться с ними. Растолковать им, почему я поступал так, а не иначе, поведать, какую боль или облегчение они мне принесли. Освободиться…

– Тогда здесь пришлось бы поставить регулировщика, который направлял бы поток посетителей, – пошутил Джек, сознательно уходя от серьезного разговора.

Несомненно, моральное состояние Делани не улучшилось бы, если бы он стал, лежа в постели, подводить окончательные итоги.

– Многие считают меня мерзавцем, – тихо сказал Делани. – Так было всегда. Даже в детстве. И всю жизнь я притворялся, что мне это безразлично. Притворялся…

– Я выпушу бюллетень, – сказал Джек. – «Морис Делани вовсе не мерзавец». Так ты сэкономишь массу времени.

– Что касается женщин… – продолжал Делани, не замечая легкомысленного тона своего собеседника. – Не отличаясь красотой, в юности я не имел тех женщин, которых хотел. Потом я стал большой шишкой, и оказалось, что я далеко не урод, меня находили остроумным, обаятельным, неотразимым, женщины выстраивались в длинную очередь.

Он сухо усмехнулся.

– Если бы я не заглядывал в зеркало, я бы поверил, что во мне шесть футов роста и я божественно красив. Я принялся наверстывать упущенное. Полагаю, я компенсировал себе те годы, когда девушки считали меня некрасивым. Я всегда боялся, что сон кончится, и какая-нибудь женщина, взглянув на меня, засмеется и скажет: «Да я тебя знаю, ты – Морис Делани, безобразный коротышка из чикагского Саут-Сайда». Однажды на западном побережье девушка пыталась покончить с собой из-за того, что я бросил ее. Врачи спасли ее, но, когда я узнал об этом происшествии, в первый момент я испытал не радость по поводу того, что она осталась жива; я подумал – надо же, женщина решила, что из-за меня можно умереть. Я получил удовлетворение. Наверно, те, кто считает меня мерзавцем, близки к истине…