Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке

Он повесил голову, а Кэрри тем временем прижалась ко мне, уцепившись за мою юбку, и во все глаза смотрела на поразивший ее поток машин, на множество людей, спешащих мимо — некоторые из них улыбались ей.

— Это мама, — сказал Крис низким голосом. — Вспомни, она ведь говорила, что готова на все, лишь бы вернуть расположение своего отца, и лишь бы он не лишил ее наследства? Я не знаю, какие клятвы он заставил ее принести ему, но вот что я подслушал из разговора слуг. Кэти, за несколько дней до своей смерти наш дед сделал важную приписку к своему завещанию. Она гласила, что если когда-нибудь будет доказано, что наша мать имела детей от первого брака, она теряет все права на наследство и должна вернуть все, что она купила на эти деньги, включая одежду, драгоценности, ценные бумаги, короче, все до копейки. И это еще не все; он также приписал, что если у нее будут дети от ВТОРОГО брака, она также все потеряет. А мама думала, что он простил ее. Он ничего не простил и не забыл. Он продолжает наказывать ее даже из могилы.

Я была в шоке. Вытаращив глаза, я с трудом спросила:

— Ты имеешь в виду, что мама… Это была мама, а не бабушка?

Он пожал плечами, как будто равнодушно, хотя я знала, что это не так.

— Я слышал, как эта старая женщина молилась у своей кровати. Она исчадие ада, но я сомневаюсь, что она сама посыпала эти пончики ядом. Она носила их нам и знала, что мы любим сладкое, но ведь она все время твердила, что это вредно.

— Но, Крис, не может быть, что это мама. Она же была в свадебном путешествии, когда пончики стали появляться каждый день.

Его улыбка стала кривой и горькой.

— Ну да. Но девять месяцев тому назад завещание было прочитано; девять месяцев назад мама вернулась. Только мама получала деньги по завещанию отца, не бабушка: у той были собственные деньги. Она только приносила нам корзину каждый день.

Мне надо было задать столько вопросов, но тут была Кэрри, цепляющаяся за меня, она глядела на меня, подняв лицо вверх. Я не хотела, чтобы она знала, что Кори умер насильственной смертью. И тогда Крис вложил пакетик с уликами мне в руки.

— Тебе решать. Ты со своей интуицией всегда была права. Если бы я слушался, Кори был бы сейчас жив.

Нет ничего сильнее ненависти, порожденной преданной любовью — все мое существо требовало мести. Да, я хотела видеть, как маму и бабушку запрут в тюрьму, посадят на скамью подсудимых, обвинят в преднамеренном убийстве — четырехкратном, если покушение тоже считается. Они сами будут как серые мышки в клетке, запертые подобно нам, с той только разницей, что они разделят компанию с извращенцами, проститутками и такими же убийцами, как они сами. Их нарядят в серый хлопок арестантских халатов. Никаких салонов красоты два раза в неделю для мамы, ни макияжа, ни профессиональных маникюрщиц — только душ раз в неделю. Она не сможет даже скрыть самые интимные места своего тела.

О, она будет так страдать без мехов, без драгоценностей, без южных круизов в теплых морях, когда накатит зима. И там не будет ее красивого, юного, обожающего мужа, с которым можно пошалить в великолепной постели с лебедями.

Я уставилась в небо, где, наверное, есть Бог — смогу ли я предоставить Ему идти Его неисповедимыми путями, взвешивая на весах грехи человеческие, смогу ли я переложить на Него бремя суда?

Я подумала, как жестоко, несправедливо, что Крис возложил это бремя на мои плечи. Почему? Может быть, он бы простил ей все — даже смерть Кори, даже попытки убить нас всех? Может быть он считал, что такие родители, как у нее, могут заставить сделать все, что угодно — и даже убийство? Но было ли в целом мире столько денег, чтобы заставить МЕНЯ убить своих четырех детей?

В моей памяти одна за другой всплывали картины, возвращая меня к тому времени, когда еще был жив отец. Я видела нас всех в саду позади дома, смеющихся и счастливых. Я видела нас на пляже. Катающихся на паруснике и плавающих. Видела на лыжах в горах. И я видела маму на кухне. Как она старалась приготовить что-нибудь вкусненькое, чтобы порадовать нас.

Да, конечно, ее родители должно быть знали, как убить ее любовь к нам

— должно быть знали. Или Крис думал, как, впрочем, и я, что если мы пойдем в полицию и все расскажем, то наши фотографии будут помещены на первых страницах всех газет в стране? Эта известность ведь не вознаградит нас за то, что мы потеряем? Наша частная жизнь — и нам необходимо оставаться вместе. Мы не сможем разлучиться. Я снова взглянула в небо.

Бог. Нет, не Он писал сценарии для этих маленьких беспомощных актеров внизу, на земле. Мы пишем их сами — каждым прожитым днем жизни, каждым сказанным словом, каждой мыслью, возникающей в наших мозгах. И мама сама написала свой сценарий. Он получился неудачным.

Когда-то у нее было четверо детей, и она полагала, что это прекрасно. Сейчас у нее их нет. Ее дети считали ее идеалом, что бы она ни делала, а сейчас уже никто не смотрит на нее так. Вряд ли она захочет иметь еще детей. Любовь к тому, что можно купить за деньги, заставит ее покориться жестокой воле отца, которую он недвусмысленно изъявил в своем завещании. Мама постареет: муж моложе ее на многие годы. У нее будет время почувствовать одиночество и раскаяние. Конечно, она захочет, чтобы все было иначе. Если ее руки не затоскуют по моим объятиям, то может быть, она вспомнит Криса или Кэрри… и, вероятно, ей захочется увидеть тех детей, которые у нас когда-нибудь будут.

Из этого города мы спасемся бегством в автобусе, идущем в южном направлении. Мы сделаем из себя КОГО-ТО. Когда мы снова увидим маму — возможно, судьба может так сложиться, — мы посмотрим ей прямо в глаза и отвернемся.

Я бросила бумажный пакетик в ближайшую зеленую урну, попрощавшись с Микки и прося у него прощения за то, что мы сделали.

— Пошли, Кэти, — сказал Крис, протягивая вперед руку. — Что сделано, то сделано. Прощай, прошлое, и здравствуй, будущее! Мы теряем время, а ведь и так уже столько потеряно.

Как раз таких слов я и ждала, чтобы почувствовать себя настоящей, живой, свободной! Достаточно свободной, чтобы оставить мысли о мести!

Я рассмеялась и обернулась, чтобы взять его протянутую ко мне руку. А его свободная рука опустилась вниз, притянула и обняла Кэрри. Он поцеловал ее бледную щечку.

— Ты все слышала, Кэрри? Мы едем туда, где цветы цветут всю зиму — вернее, круглый год. Неужели и теперь тебе не хочется улыбнуться? — Слабое подобие улыбки показалось на ее бледных губах, которые, похоже, уже разучились улыбаться. Но пока и этого было достаточно.

С каким облегчением заканчиваю я рассказ об этих самых главных юдах нашей жизни, когда была заложена основа всего, что случилось с нами в дальнейшем.