Джон Тул - Сговор остолопов

Поднявшись во весь свой рост — что само по себе достойное зрелище, — я взглянул сверху вниз на преступившего черту фараона и сокрушил его метким замечанием, которое, по счастью, понять ему не удалось. Затем я покатил тележку вглубь Квартала. Поскольку день был в самом разгаре, людей на улочках шевелилось немного. Я предположил, что местные обитатели до сих пор пребывают в постелях, приходя в себя после всех тех непристойностей, которым предавались прошедшей ночью. Многим, вне всякого сомнения, требовалась медицинская помощь: шов-другой там или тут, порванное телесное отверстие или сломанный половой орган. Я мог только воображать, сколько пар изможденных и порочных глаз пожирают меня голодными взорами из-за закрытых ставней, и гнал от себя подобные мысли. Мне уже начинало казаться, что я — особенно аппетитный бифштекс на мясном рынке. Тем не менее, никто не призвал меня завлекающе из-за ставней; те хитроумные интеллекты, что пульсируют, себя не помня, в своих темных апартаментах, вне всякого сомнения — более тонкие соблазнители. Я подумал, что, по крайней мере, вниз могла бы спорхнуть записка. Из какого-то окна вылетела банка из-под замороженного апельсинового сока и едва не попала в меня. Я нагнулся и подобрал ее, чтобы исследовать полый жестяной цилиндр на предмет наличия в нем какого-либо сообщения, однако на ладонь мне вытек лишь вязкий осадок концентрированного напитка. Что это — некий непристойный намек? Пока я размышлял над этой тайной и вглядывался в то окно, из которого этот контейнер могли швырнуть, к тележке приблизилось пожилое лицо без определенных занятий и взмолилось о франкфуртере. Неохотно я продал ему один, придя к безрадостному выводу, что, как обычно, работа мешает в самый важный момент.

К этому времени, разумеется, то окно, из которого банку выпустили в полет, уже захлопнулось. Я покатил тележку дальше по улице, пристально разглядывая закрытые ставни в поисках какого-нибудь знака. Когда я проходил мимо, более чем из одного здания моих ушей достигал дикий хохот. Очевидно, сбитые с толку обитатели оных потакали той или иной непристойной забаве, в высшей степени развлекавшей их. Я пытался уберечь свой девственный слух от их отвратительного гогота.

По улицам бродила группа туристов с фотоаппаратами наготове, и их блестящие очки сверкали, точно бенгальские огни. Заметив меня, они замерли и резкими среднезападными голосами, вспоровшими мои нежные барабанные перепонки звуками, напоминавшими треск молотилки (каким бы воображаемо ужасным этот звук ни был на самом деле), стали умолять меня позволить себя сфотографировать. Растроганный их милостивым вниманием, я молча снизошел. Несколько минут они щелкали затворами камер, а я делал им одолжение, принимая высокохудожественные позы. Стоя перед тележкой, будто пиратским кораблем, я угрожающе замахивался абордажной саблей для одного особо памятного снимка, а другая моя рука покоилась на бушприте жестяной сосиски. Для кульминации мне удалось взобраться на самый верх тележки, однако солидность моего телосложения оказалась чересчур обременительной для этого хлипкого средства передвижения. Тележка начала выкатываться из-под меня, однако джентльмены, присутствовавшие в группе, были настолько любезны, что схватили ее и помогли мне спуститься. Наконец, эта учтивая группа распрощалась со мною. Когда они уходили прочь, неистово фотографируя что ни попадя, я услышал, как одна отзывчивая дама произнесла: «Печальное зрелище, правда? Надо было ему хоть что-то дать.» К сожалению, никто больше (вне всякого сомнения, все без исключения — правые консерваторы) благосклонно не отреагировал на ее мольбу о благотворительности, несомненно думая, что несколько центов, брошенных в мою сторону, непременно станут вотумом доверия государству всеобщего благосостояния. «Он только пойдет и потратит их на выпивку,» — с гнусавой мудростью и обилием твердых «р» уведомила своих приятелей другая женщина, иссохшая старая карга, чья физиономия выдавала связь с Женским Союзом Христианской Трезвенности. Очевидно, остальные стояли на стороне прошмандовки из ЖСХТ, ибо группа продолжала свой путь.

Должен признаться — я бы не отклонил подношение в той или иной форме. Рабочему Парнишке кстати каждый пенни, который может попасть к нему в амбициозные и настойчивые руки. Кроме этого, те снимки могли бы принести этим мужланам из кукурузного пояса победу в каком-нибудь фотографическом состязании. Какой-то миг я раздумывал, не побежать ли мне вдогонку за этими туристами, но в эту минуту меня приветствовала криками неправдоподобная сатира на туриста — тщедушная фигурка в бермудских шортах, отдувающаяся под тяжестью монструозного аппарата с объективами, не иначе — камеры «СинемаСкоп». По ближайшему рассмотрению, я заметил, что это не кто иной, как патрульный Манкузо. Я, разумеется, проигнорировал вялую монголоидную ухмылку этого Макиавелли, сделав вид, что подтягиваю свою серьгу. Его явно выпустили из заточения в латрине. «Как ваши ничего себе?» — безграмотно настаивал он. «Где моя книга?» — устрашающим тоном осведомился я. «Я еще ее читаю. Очень интересная,» — в ужасе отвечал он. «Извлеките для себя пользу из ее уроков,» — предупредил его я. — «Когда вы ее закончите, я попрошу вас подать мне в письменном виде критический разбор и анализ ее идейного содержания для человечества!» Великолепные раскаты этого приказа еще не успели стихнуть в воздухе, а я уже гордо зашагал дальше по улице. Затем, осознав, что тележка забыта, я величественно вернулся за нею. (Эта тележка — ужасная ответственность. Я чувствую себя так, точно связан с умственно-отсталым ребенком, требующим постоянного внимания. Я ощущаю себя наседкой, сидящей на особо крупном жестяном яйце.)

Ну вот, наступило уже почти два часа, а я продал ровно одну «горячую собаку». Вашему Рабочему Парнишке нужно было посуетиться, если целью его было достичь успеха. Обитатели Французского Квартала, очевидно, не ставили франкфуртеры во главу списка потребляемых деликатесов, а туристы явно приезжали в колоритный и красочный Н.О. не для того, чтобы набивать утробы райскими продуктами. Ясно одно — у меня назревало то, что по нашей коммерческой терминологии называется «проблемой сбыта». Злобный Клайд в отместку выделил мне маршрут, обозначаемый словосочетанием «Белый Слон» — этот термин он как-то раз употребил при мне в ходе одного из наших производственных совещаний. Обида и ревность вновь сокрушили меня.

Помимо этого, я должен разработать какие-то способы справиться с последними проявлениями наглости М.Минкофф. Быть может, Квартал предоставит мне какой-либо материал для этого: крестовый поход за вкус и приличия, за теологию и геометрию, быть может.