Чак Паланик - Дневник

Не считая царапанья карандаша по бумаге, в комнате тихо. Снаружи, пятью этажами ниже, шипят и бьются волны.

К ланчу Полетт приносит наверх еще еды, которую Мисти не ест. Гипс на ноге уже будто разболтался от всего сброшенного ею веса. Слишком много твердой пищи будет значить визит в туалет. Будет значить перерыв в работе. На гипсе почти не осталось белых пятен, – таким количеством цветов и птиц покрыла его Тэбби. Ткань костюма заскорузла от наляпанной краски. Заскорузла и липнет к рукам и груди. Руки – в корке засохших красок. Отравленные.

Плечи болят и щелкают, запястье внутри хрустит. Пальцы, сжимающие простой карандаш, онемели. Шея идет спазмами, по обеим сторонам от хребта по ней ползут судороги. Шея по ощущению – как Питерова на вид, выгнутая назад и касающаяся задницы. Запястья по ощущению – как на вид Питеровы, скрученные и связанные.

Глаза залеплены, лицо расслаблено, чтобы не сопротивляться двум кускам липкой ленты, которые сбегают со лба поперек каждого глаза, по щекам к челюсти, потом по шее. Лента удерживает мышцу orbicularis oculi у глаза, главную скуловую в уголке рта, -держит все ее лицевые мышцы расслабленными. С лентой Мисти может разлепить губы только в щелочку. Общаться может – только шепотом.

Тэбби вставляет ей в рот питьевую соломинку, и Мисти всасывает немного воды. Голос Тэбби произносит:

– Что бы ни сталось, говорит бабуля, тебе нужно продолжать художество.

Тэбби утирает своей матери рот, со словами:

– Мне уже скоро будет пора идти, – говорит. – Пожалуйста, не останавливайся, как бы по мне ни соскучилась.

Просит:

– Обещаешь?

А Мисти, не прерывая работу, отзывается:

– Да.

– Как бы на долго я ни ушла? – спрашивает Тэбби.

А Мисти шепчет:

– Обещаю.

УСТАТЬ – не значит довести до конца. Проголодаться или натереть руку – тоже. Желание помочиться не должно тебя останавливать. Картина закончена, когда окончена работа карандаша и красок. Телефон не отвлекает. Ничего стороннего не требует твоего внимания. Пока вдохновение приходит – ты продолжаешь и продолжаешь.

Мисти трудится вслепую весь день, а потом карандаш останавливается и она ждет, что Тэбби заберет картину и даст ей чистый лист бумаги. Потом – ничего не происходит.

И Мисти зовет:

– Тэбби?

Нынешним утром Тэбби приколола к халату матери большую брошь – пучок зеленых и красных стекляшек. Потом Тэбби стояла неподвижно, а Мисти пристраивала переливчатое ожерелье крупных розовых поддельных самоцветов дочери на шею. Как статуя. В солнечном свете из окна они искрились ярко, как незабудки и все остальные цветы, пропущенные Тэбби этим летом. Потом Тэбби заклеила матери глаза. Это был последний раз, когда ее видела Мисти.

Мисти снова зовет:

– Тэбби, солнышко?

И – ни звука, ничего. Только шипение и биение каждой волны на пляже. Растопырив пальцы, Мисти тянется и ощупывает воздух вокруг. Впервые за многие дни ее оставили одну.

Эти две полоски липкой ленты берут начало у линии ее волос и сбегают по глазам, огибая челюсть. Указательным и большим пальцем обеих рук Мисти подцепляет ленту сверху и медленно тянет обе полоски, пока они не отдираются полностью. Глаза с трепетом раскрываются. От солнечного света сфокусировать их очень трудно. Картина на мольберте остается размытой минуту, пока глаза приспосабливаются.

Карандашные штрихи приходят в фокус, черные на белой бумаге.

Это рисунок океана, прибрежной зоны совсем у пляжа. Что-то плывет. Кто-то плавает в воде лицом вниз, – маленькая девочка, разбросав по водной поверхности свои длинные черные волосы.

Черные волосы ее отца.

Твои черные волосы.

Всё – автопортрет.

Всё дневник.

За окном, внизу, на пляже, у края воды ждет толпа людей. Два человека бредут в воде вдоль берега, несут что-то вместе. Что-то блестящее вспыхивает ярко-розовым в солнечном свете.

Поддельный самоцвет. Ожерелье. Это Тэбби они держат за лодыжки и под руки, и ее волосы свисают, прямые и мокрые, в шипящие и бьющиеся о пляж волны.

Толпа отступает.

И громкие шаги приближаются по коридору за дверью спальни. Голос в коридоре произносит:

– У меня наготове.

Два человека несут Тэбби через пляж к гостиничному крыльцу.

Замок на двери спальни щелкает, и дверь распахивается, и за ней доктор Туше и Грэйс. В руке его ярко сверкает капающий шприц.

А Мисти пытается встать, за ней волочится нога в гипсе. Гиря и цепь.

Доктор несется к ней.

А Мисти говорит:

– Там Тэбби. Что-то не так, – Мисти говорит. – На пляже. Мне нужно туда спуститься.

Гипс рвется и тянет ее на пол своим весом. Позади нее трещит мольберт, стеклянный кувшин мутной воды для мытья кистей разбился и рассыпался повсюду вокруг. Грэйс подходит и присаживается рядом, подхватывая ее за руку. Катетер выдернулся из пакета, и вокруг воняет мочой, которая течет на покрывало. Грэйс закатывает рукав ее спецовки.

Твоей старой рабочей рубашки. Заскорузлой от высохшей краски.

– Тебе нельзя спускаться туда в этом состоянии, – возражает доктор. Он сжимает шприц и шлепками поднимает вверх пузырьки воздуха, продолжая:

– В самом деле, Мисти, ты ничем не поможешь.

Грэйс силой выпрямляет руку Мисти, а доктор вонзает иглу.

Ты чувствуешь?

Грэйс держит ее за обе руки, пришпиливая к месту. Брошка из поддельных рубинов раскрылась, и булавка погрузилась Мисти в грудь, – красная кровь на влажных рубинах. Разбитый кувшин. Грэйс и доктор прижимают ее к покрывалу, под ними расплывается ее моча. Пропитывает синюю рубашку и жжет кожу в том месте, где торчит булавка.

Грэйс полусидит на ней. Грэйс сообщает:

– Сейчас Мисти хочет спуститься вниз, – Грэйс не плачет.

Глубоким от замедленных усилий голосом Мисти отзывается:

– Откуда ты, бля, знаешь, чего я хочу?

А Грэйс говорит:

– Из твоего дневника.

Иголка вытащена из руки, и Мисти чувствует, как кто-то протирает кожу в месте укола. Холодное ощущение спирта. Руки подхватывают ее под руки, и тянут, усаживая.

В лице Грэйс мышца levator labii superioris, мышца недовольства, туго стягивает лицо у носа, и она произносит:

– Кровь. Ой, и моча, она вся в ней. Мы не можем вести ее вниз в таком виде. Не перед всеми же.

Вонь от Мисти – запах переднего сиденья старого «бьюика». Вонь твоей ссанины.

Кто-то стаскивает с нее рубашку, вытирая кожу бумажными полотенцами. С другого конца комнаты доносится голос доктора Туше:

– Великолепные работы. Очень впечатляют.

Он пролистывает ее стопку законченных рисунков и картин.

– Хороши, естественно, – отзывается Грэйс. – Только не перемешай. Они все под номерами.

Просто на заметку, о Тэбби никто не упоминает.

Ее руки продевают в чистую рубашку. Грэйс проводит щеткой по ее волосам.