Чак Паланик - Призраки

С этими кипящими ключами связано несколько жутких историй. Сто лет назад некая миссис Лестер Банок из Кристалл-Фолз, Пенсильвания, пошла прогуляться к источникам и остановилась протереть запотевшие очки. Ветер переменился, так что горячий пар летел ей прямо в глаза. Один неверный шаг — и она сошла с тропы. Еще один неверный шаг — и она не удержала равновесия и села прямо в кипящую воду. Пытаясь подняться, она упала вперед, лицом в воду. Проходившие мимо люди услышали ее крики и дотащили ее до гостиницы.

Шериф, отвезший ее в город, реквизировал из гостиничной кухни все, которое было, оливковое масло. Вся обмазанная маслом и обернутая чистыми простынями, она умерла в больнице через три дня. И все это время она кричала.

А совсем недавно, три года назад, молоденький мальчик из Парк-Сити, Вайоминг, приехал к источникам на машине. Из машины выпрыгнула овчарка и тут же рванула купаться: прыгнула в самый центр горячего озерца и, разумеется, обварилась. Другие туристы только кусали костяшки пальцев. Они говорили тому пареньку: не надо. Но он нырнул за собакой.

Он вынырнул на поверхность всего один раз. Его глаза были как два вареных яйца. Они уже ничего не видели. Ему пытались помочь, но к нему невозможно было прикоснуться, а потом он ушел под воду и — все.

Его вылавливали из воды все лето: собирали сетями, наподобие того, как из бассейна вычищают листья и мертвых жуков. Как снимают жир с мясного бульона.

В гостиничном баре, мисс Лерой сделает паузу, чтобы люди представили себе это зрелище. Куски вареного тела плавают в горячей воде все лето: кусочки светло-коричневого мяса, брызжущиеся жиром.

Мисс Лерой выкурит сигарету.

А потом, словно она это вспомнила только сейчас, она скажет:

— Олсон Рид. — Скажет и рассмеется. Как будто она не думает об этом всегда, каждый час, каждую минуту, когда не спит, мисс Лерой скажет: — Жалко, что вы не застали Олсона Рида.

Толстого, целомудренного и безгрешного Олсона Рида.

Он был поваром в ресторане: рыхлый, жирный, с бледной, белесой кожей и большими, налитыми кровью губами, похожими на красную рыбу в суси — на его липком и белом, как рис, лице. Он любил наблюдать за горячими ключами. Мог целый день простоять на коленях у какого-нибудь ключа, наблюдая за бурлящей коричневой пеной, обжигающей, как кислота.

Один неверный шаг. Ступишь куда-нибудь не туда, соскользнешь не с того бока сугроба — и горячая вода сделает с тобой то же самое, что Олсон делал с едой.

Лосось на пару. Куриный суп с клецками. Яйца вкрутую.

Готовя еду в кухне гостиничного ресторана, Олсон распевал гимны, причем так громко, что его было слышно в столовой. Олсон, такой огромный в своем белом переднике, завязки которого врезались в толстый слой жира на его необъятной талии, он сидел в баре и читал свою Библию почти в полной темноте. Вдыхая запахи пива и сигаретного дыма, которыми пропах темно-красный ковер. Если Олсон садился с тобой за стол в комнате отдыха, где обедал персонал, он неизменно склонял голову на грудь и произносил краткое невнятное благословение над своим сандвичем с колбасой.

«Товарищество» и «братство» — это были его любимые слова.

В тот вечер, когда Олсон Рид застал в кладовой мисс Лерой, целующуюся с коридорным, бывшим студентом факультета свободных искусств, отчисленным из нью-йоркского университета, он принялся им выговаривать, что это все — от лукавого, и что поцелуи суть первый шаг на пути к блуду. Шлепая своими мясистыми красными губами, Олсон Рид говорил всем и каждому, что он бережет себя для супружеской жизни, хотя на самом деле все объяснялось гораздо проще: никто не хотел за такого замуж.

Уайт-Ривер для Олсона Рида был райским садом, подтверждением тому, что Создатель проделал замечательную работу.

Олсон наблюдал за горячими ключами, за кипящими гейзерами и озерцами дымящейся грязи, они привлекали его точно так же, как всякого ревностного христианина привлекает идея Ада. Потому что во всяком райском саду должен быть свой змей-искуситель. Он наблюдал за кипящей водой, как она брызжется и клубится паром, точно также, как он выглядывал через окошко заказов и подглядывал за официантками в ресторане.

Когда у Олсона был выходной, он брал с собой Библию и шел бродить по лесам, в облаках пара и серном тумане. Он распевал «Изумительную благодать» и «Ближе, Господь, к Тебе», но только пятые или шестые куплеты, никому неизвестные и такие странные, что вполне можно было подумать, что он сочинил их сам. Олсон сходил с дощатой дорожки и, пройдя по спекшейся тонкой корочке кальция, которая образуется по тому же принципу, что и лед на воде, преклонял колени у самого края бурлящего, вонючего озерца. И вот так, на коленях, он молился Господу вслух, в полный голос, испрашивая божественного благословения для себя и прощения заблудшему коридорному. Он молился своему Богу, Всемогущему Господу, Создателю небес, Земли и всего сущего в мире. Он молился за бессмертную душу каждого помощника официанта, поименно. Перечислял грехи каждой горничной из отеля. Голос Олсона возносился к небесам вместе с паром, он молился за Лайзу, которая носит слишком короткие юбки и ублажает орально всякого постояльца, который готов расстаться с двадцатидолларовой купюрой. Туристы с детьми стояли поодаль, на безопасной дощатой дорожке, и им было слышно, как Олсон молит Господа проявить милосердие к официантам Эвану и Лео, которые погрязли в распутстве и каждую ночь совершают греховный акт содомии. Заливаясь слезами, Олсон кричал в полный голос, вымаливая прощение для Дьюи и Бадди, которые, пока моют посуду, нюхают клей из плотного бумажного пакета.

Там, у самых врат Ада, Олсон выкрикивал обличения, обращаясь к деревьям и небу. Вечером, по окончании работы, он делал свой ежедневный доклад Господу Богу: кричал о твоих грехах звездам, таким поразительно ярким, что они просто сливались друг с другом на ночном небе. Он умолял Господа о милосердии — для других. Для тебя.

Да, Олсона Рида здесь не любили. Сплетников никто не любит.

Они все знали эти истории. Про женщину, обернутую в оливковое масло. Про парня с собакой, которые оба сварились заживо. Но Олсон слушал эти истории с особенным интересом; его глаза сверкали, как два леденца. Это было подтверждение тому, что так мило и дорого его сердцу. Вот она, самая главная истина. Доказательство, что Бог все видит. От Бога не спрячешься. Если ты сделал что-то не то, этого уже не исправишь. После смерти мы станем гореть в аду, и нам будет так больно, что мы пожалеем, что нельзя умереть еще раз. Мы проведем вечность в мучениях, в некоем потустороннем пространстве, и никто в целом мире не захочет поменяться с нами местами.