Ханс-Улав Тюволд - Хорошие собаки до Южного полюса не добираются [litres]

Когда нож приобрел нужную остроту и прочность, старик наведался к собакам. Он выбрал пару собак и перерезал одной из них глотку, да так, что псина и пискнуть не успела. Старик напился крови и вдоволь наелся сырой собачатины. Из собачьей шкуры и костей он смастерил небольшие сани. Из кишок он вырезал упряжь и кнут, после чего накормил мясом вторую собаку, запряг ее в сани, взмахнул кнутом и укатил в полярную ночь.

Вот таким человеком и был Руаль Амундсен. Это фру Торкильдсен так говорит. Шеф – так она его называет. Я сперва решил было, что это какая-то незамысловатая ирония, но фру Торкильдсен оправдалась тем, что, мол, раз так Амундсена называли его спутники, то и ей можно.

Фру Торкильдсен показала мне фотографию мужчины, одетого в мех неизвестного мне животного, на белом фоне. Это и был Шеф. На ногах у Шефа были лыжи, а стоял он, опершись на палки и с видом хозяина глядя на горизонт.

– А из чего на нем одежда? – поинтересовался я у фру Торкильдсен, которая любезно поднесла открытую книгу к моей морде.

– Из волка, – ответила фру Торкильдсен.

Меня захлестнули одновременно отвращение и восхищение. Это кем же надо быть, чтобы одеваться в волчью шкуру? И что бедной дворняге делать, если столкнешься вот с таким на большой дороге?

Оговорю заранее – это важно учитывать, – что фру Торкильдсен от Шефа особо не в восторге. Да, ясное дело, он герой-полярник и национальная икона, но об этом фру Торкильдсен не говорит. Однако, как она подметила еще в самом начале своих исследований путешествия, которое окрестила «Великим походом к центру пустоты»:

– Шеф врет!

А кто, собственно, не врет? Фру Торкильдсен, бывает, и сама привирает – например, говоря, что выйдет на минутку, а сама потом сто лет пропадает невесть где, или когда притворяется слабоумной перед доверчивым Мусорщиком, но спорить тут бесполезно, это я уяснил. По той или иной причине фру Торкильдсен чувствует себя так, будто Шеф нанес ей личное оскорбление.

– Его бедная мать надеялась, что он будет учиться на врача, и он не разубеждал ее, хотя на самом деле вряд ли хоть одну книгу удосужился открыть. А ведь она вдовой была. Шефу было шестнадцать лет, когда Нансен вернулся из гренландских льдов, мальчишка увидел, как толпы поклонников носят героя на руках, и решил, что вот оно – его призвание. Сам-то он говорит, будто мечтал стать полярником, но истина в том, что он жаждал славы. Хотел стать звездой. Полярной звездой!

– Может, ему просто не хотелось врачом работать? – предположил я, но фру Торкильдсен и бровью не повела.

– К счастью, мать умирает. А Шеф не придумал ничего умнее, как поблагодарить судьбу за то, что та устранила с его пути это препятствие. А так как в свое время ему привиделось, будто медицину он все же изучал, впоследствии он решает обойтись в экспедициях без врача. Он умудрился убедить себя, что он вполне себе неплохой врач.

– Ну да, – согласился я, – большинство людей считают себя от рождения ветеринарами, чего тогда удивляться?

– Вся экспедиция к Южному полюсу – сплошное вранье. Он же сказал, что отправляется на Северный полюс!

– Но потом передумал и решил на Северный не идти. Прекрасно его понимаю.

– В том-то и дело! Он туда и не собирался и с самого начала всем врал. Когда-то Северный полюс и впрямь был великим трофеем, но потом двое мужчин, каждый за себя, принялись утверждать, будто добрались туда первыми, и началась жуткая собачья грызня. Уж прости, что так грубо.

– Ой, я вас умоляю.

– Шеф собрал денег, взял в аренду судно, нанял экипаж, купил собак и смылся в море, убедив всех, что направляется на север. Да ему и вряд ли поверили бы, скажи он, будто держит путь еще куда-нибудь. Шефу хотелось туда, где до него никто не бывал, – рассказывала фру Торкильдсен, – но не для того, чтобы там поселиться. Нет, отправляясь куда-то, Шеф не собирался в этом месте оставаться. Есть такие места, они называются «нигде» и имеются повсюду, вот только Шеф предпочитал такие «нигде», которые расположены подальше от всего остального, те, где холодно и где не могут жить люди. «Хотя Амундсен и объяснял мне, – говорит его приятель, – но мне по-прежнему непонятно, почему опасности и тяготы так привлекают его». С другой стороны, они рисковали лишь собственной жизнью. С полетами Майора дело обстояло так же. Я за него боялась, но кроме своей жизни, он ничем не рисковал. К тому же он был хорошим пилотом. Пережил четыре или пять падений и не очень пострадал.

– А у хороших пилотов самолеты четыре-пять раз падают?

Но фру Торкильдсен меня не услышала. Про Майора говорить ей нравилось.

– Я поняла, как много для него значили эти полеты, только когда он перестал летать. Нет, другим он не стал, но теперь я вполне могла представить его беспомощным.

Фру Торкильдсен слегка расчувствовалась. И захотела пить. Он прошаркала на кухню, и я подумал было последовать за ней (а вдруг мне перепадет что-нибудь вкусненькое?), но не сдвинулся с места. Не хотел шпионить, и к тому же я теряю голову от малюсенького кусочка колбасы – это я и сам прекрасно знаю. У меня от одной мысли о колбасе слюни текут. Самообладание, сидеть!

Фру Торкильдсен со стаканом в руке вернулась в гостиную и заговорила, еще не дойдя до кресла:

– Перестав летать, он сперва компенсировал это тем, что купил мотоцикл. Не из тех, что ревут и громыхают, а симпатичный такой, желтенький, как раз подходящий для нас двоих. «Хонда». Мы несколько недель на нем катались – даже в Энебакк к друзьям ездили. Но потом мотоцикл забросили, он пылился в гараже, и в конце концов его продали соседу из дома напротив. Но по-моему, хуже всего Майору стало, когда его лишили возможности водить машину.

– Вас послушать – и выходит, что он контролфрик, – сказал я, – а мне он другим запомнился.

– Он был обыкновенным мужчиной, похожим на всех остальных мужчин. Как Шеф – вот что я сказать пытаюсь. К тому же «фрик» – это уж точно не про Майора, – ответила фру Торкильдсен, – сам он фриков терпеть не мог, и несколько раз, когда наш сын делал странную прическу, Майор насильно состригал ему волосы. Да и сам Майор сеял вокруг себя хаос. Как и большинство мужчин, он пытался управлять жизнью при помощи инструментов, техники и всяких механических средств. И, естественно, оружия.

– Разумеется.

– Его оружие меня с самого начала раздражало. Им были набиты ящики и шкафы, и я его до смерти боялась. Но с этим ничего было не поделать. До нашего знакомства он спал с пистолетом под подушкой. Он не знал, что мне это известно. Когда он постарел, мне уже и самой стало казаться, что оружие в доме – это неплохо. По крайней мере, лучше, чем без него. Думаю, без оружия он чувствовал себя ужасно неуверенно и спал тревожно. Впрочем, в конце концов ему уже ни оружие не помогало, ни инструменты, и он, как я и боялась, стал совершенно беспомощным. Но мне от этого хуже не стало. Наоборот, мне стало лучше. Наш брак был довольно поганый и одновременно счастливый, как у многих, но последние годы были в каком-то смысле лучшими. В последние десять лет мы проводили вместе больше времени, чем в первые тридцать. Увядать и умирать никому неохота, но я знаю – Майор тоже считал, что стареть – это неплохо. Прекращаешь бороться за выживание.