Ирина Верехтина - Длинное лето

– Всё, побежала я. Пока! – Аглая чмокнула её в щёку холодными губами, замёрзла, наверное, в беседке, – и Инга вздрогнула. Вот так же, холодно поцеловав она попрощалась с дочерью. И облегчённо вздохнула. Не любят они её, ни она, ни Виктор.

Им с Виктором хорошо вдвоём. Хорошо и комфортно. А Аню отправили в Англию, чтобы не мешала. И о том, хорошо ли ей там, Фомушкины думают меньше всего. То есть, вообще не думают.

С того дня между Ингой и Аглаей словно выросла стена. Инга перестала её понимать. И не получалось, как раньше, болтать и смеяться, и жарить «в четыре руки» беляши, и печь швабские кренделя. Это стало навязчивой идеей: при появлении Аглаи думать об Ане. Она бы сейчас тоже ела пирожок с мясом, со смешным названием эчпочмак. Дула на начинку, смешно оттопыривая губы, обжигалась горячим бульоном, стекающим по пальцам… Качалась с Розой в гамаке, болтая загорелыми ногами. Сидела у них на веранде, поджав под себя ногу и жмурясь от бьющего в глаза солнца. Откусывала рассыпчатый штрудель, подставляя ладонь, чтобы не сыпались крошки, а они бы сыпались, а Инга беззлобно ругалась:

– А усвинячились обе… Роза! У тебя вся юбка в крошках! Только стряхни мне на пол, и будешь мыть веранду.

Аня с Розой переглядываются и хихикают. Говорить они не могут: рот занят штруделем. Прожевав, Роза выдвигает условие (отцовская школа, спорить не будет, но сделает по-своему):

– Я веником подмету. Потом, когда съем. Мы с Аней вместе подметём. Ма, отрежь мне ещё. И Ане.

Инге вспомнилось, как мать звала её: «Gehe hierher, Inge! Schaue an, wie sie tanzen. Es braucht man, zu sehen!» (Инга, иди сюда, скорее! Посмотри, как они танцуют. Это стоит увидеть»)

Инга смотрела, wie sie tanzen, и Аня не попадает в такт, потому что не может запомнить фигуры, и топчется, и вскрикивает…

– Ай! Ты мне на ногу наступила!

– А потому что ты не в такт…

– А помедленней можешь?

– Не могу. Это тебе не пасадобль, это джайв. Ты же сама просила показать. Вот и терпи.

Аня старается изо всех сил, и у неё начинает что-то получаться. Розовая от усилий, счастливая, смеющаяся… Роза тоже смеется, и Инга, И Эмилия Францевна… Зрелищное мероприятие, что и говорить.

Инга вынырнула из воспоминаний и неприметно вздохнула. Вздох получился тяжёлым, и Аглая всё равно заметила.

– Что ты всё вздыхаешь? Заболела?

– Да, наверное, – соврала Инга. – Ночью плохо спала, и в горле першит.

– Тогда я пойду, а ты ложись. И морс клюквенный свари, это при простуде первое средство.

Аглая уходила, и Инга оставалась наедине со своими мыслями. Мыслям не солжёшь, что заболела, даже если улечься в постель и закрыть глаза, они всё равно не уйдут. Чермен вчера на неё наорал за дочь, и не извинился даже. Кто её заставлял спать под смородиной, ведь большая уже, а такие номера откалывает. А Инга виновата.

Виновата. Сидела и болтала с Аглаей, а о дочери забыла. Ничего, она закалённая, не заболеет. А Аня… Слабенькая, хрупкая, а в Англии зимы сырые и дождливые. И туман. Ей там не скажут – «ты ложись», не нальют горячую ванну, не напоят клюквенным морсом и не укроют вторым одеялом. Заболела – в изолятор, в английских колледжах, наверное, есть изоляторы. Или нет?

Ещё она удивлялась, что Роза не вспоминала о подружке, ей вполне хватало Аллочки, с которой они весело проводили время и на которую Роза больше не жаловалась. Девчонка торчала у них целыми днями и болтала без умолку. Инге хотелось послушать, о чём они шепчутся, уединившись в беседке или плавая по бассейну в надувной лодке, которую Чермен всё-таки купил, потому что Роза очень просила, а он не смог отказать.

* * *

Роза смотрела на отца, и в её глазах читалась безнадёжность: по английскому четвёрка, по испанскому тройка, а пятёрка только одна, по физкультуре. Чермен понимал, что перегнул палку с «дополнительным образованием». Роза не справляется с алгеброй и геометрией, английский путает с испанским и говорит на двух сразу. И втемяшилась Инге эта испанская школа! Отдали бы в нормальную, с одним языком, немецкий Роза знает, английский выучит, что ещё надо?

Ничего. Вместе с уроками справимся, шестой класс худо-бедно окончит и перейдёт на экстернат, на домашнее обучение. За два года четыре класса, потом экзамены и аттестат. Ничего. С экстернатом ей полегче будет.

Чермен взял дочку за подбородок:

– Никогда не опускай голову. Ни перед кем. Ты меня поняла? А лодку обещал, значит куплю. Хочешь, вместе поедем? Ты какую хочешь?

– Жёлтую. Или золотую. Хочу чтобы красиво было – лодка и флаг, – ответила Роза, и Чермен в который раз удивился: девочка мыслила как он сам.

Нет, всё-таки у него замечательная дочь!

* * *

Инга смотрела, как Роза с Аллой плавают в лодке и едят клубнику (Чермен привёз с рынка, своя не выросла ещё). Интересно, о чём они шепчутся? Раньше громко разговаривали, а теперь сплошные секреты…

Эмилии Францевне было всё равно, а Ингу это раздражало. Дружила бы с Викой, а с дурочкой дружить зачем? Она попробовала «решить вопрос» с мужем, но лучше бы не начинала. Чермен припомнил ей, как год назад Роза жаловалась на Аллочку и не хотела с ней дружить, а она, Инга, читала дочери нотации о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Теперь девчонок водой не разольёшь, друг без дружки дня прожить не могут. А тебе опять не так. Остановись, женщина.

Больше Чермен ничего не сказал. Обнял Ингу за плечи, развернул к себе лицом, пытливо заглянул в глаза. И улыбнулся. Длинных разговоров Чермен не любил…

После обеда к Бариноковым приходила Вика и начинался урок рисования. Аллочкин рот закрывался на два замка. – «Хочешь смотреть, молчи. Рот откроешь хоть раз, пойдёшь домой». Роза, как и её отец, умела выбирать слова и выражалась предельно кратко. Алла энергично кивала головой. Говорить она боялась. Приоткрыв от волнения рот, смотрела, как на плоском белом листе возникали свет и тени, и мёртвая бумага становилась живой.

С Викой дружбы не получилось, она держалась отстранённо, хотя и отвечала на все Розины вопросы и водила её рукой, показывая, как набирать на кисть масляную краску и как накладывать её на холст. За ошибки не ругала, за успехи хвалила, замечания делала в виде советов. Так договорено было с Черменом. Закончив урок, убегала, ссылаясь на занятость и вежливо отказываясь «перекусить». Эмилия Францевна совала ей пакет с пирожками – «Бери-бери, дома съешь». Вика благодарила и исчезала.

А Алла оставалась, вкусно жевала беляш и увлечённо рассказывала о чём-то Розе…

Если бы Инга могла знать, о чём её дочь разговаривала с дурочкой, она бы удивилась. Девочки говорили об Ане, которую, как считала Инга, они обе «хорошо забыли». Sie haben gut vergessen, haben fest vergessen…

– Повезло Аньке, в колледже учится, в английском… – с завистью говорила Роза.