Маша Трауб - Плохая дочь

Мама наслаждалась вниманием, я это видела и не хотела ей мешать. Она, в шейном корсете-фиксаторе, халате и тапочках, выглядела такой красавицей, что мне оставалось лишь восхищаться. Да, она была примой, звездой.

Появился Дмитрий.

– Она вернулась, – сказала я.

– Да, она крутая.

– Да, крутая, если это не ваша мама. Вас уволят?

– Конечно. Нас всегда отовсюду увольняют, но мы возвращаемся. А память о нас живет в веках! – хохотнул санитар.

Тут меня дернуло. Дмитрий говорил не так, как положено санитару.

– А что вы окончили? – уточнила.

– ВМК МГУ, – ответил Дмитрий.

– Офигеть, простите за жаргонизм.

– Ага. Так бывает. Мне каталка нужна, уж простите.

Я сползла с насиженного места и пошла разгонять мамину благодарную публику. Дмитрий, работавший санитаром, имея за плечами факультет вычислительной математики и кибернетики главного вуза страны, покатил каталку в приемное отделение.

– Забирайте, – сказал мне лечащий врач мамы.

– Ее нужно перевести в другую больницу? Может, в реабилитационный центр? – уточнила я.

– Это нам нужен реабилитационный центр, – сказала заведующая отделением.

– Потрясающая динамика, – подал голос хирург.

– Она скандалит, – объявила старшая медсестра.

– Значит, все будет хорошо, – выдохнула я.

Я собрала мамины вещи. Она обнималась и целовалась с соседкой-бабулей. Оставила ей книжки, сигареты и всю еду. Заставила бывшую бабулину невестку поклясться на крови, что с бабулей все будет хорошо. Невестка клялась здоровьем детей. Старушка говорила, что «Олечку бог ей послал», и крестила мою маму в спину, когда мы уходили.

Я усадила маму в машину, убедилась, что ей удобно, выдала стакан с кофе.

Мы ругались всю дорогу. Я хотела отвезти ее к нам домой, чтобы о ней заботиться. Мама требовала отвезти ее к себе, в ее квартиру, чтобы уже от нее все отстали. Все – это я. У нее не было ни других родственников, ни друзей, ни даже добрых приятельниц. Она ото всех давно избавилась – за ненадобностью.

– Ты же мне вздохнуть не дашь! – кричала она.

– Мне придется нанимать тебе сиделку! – орала я в ответ.

– Зачем?

– Затем, что я не смогу к тебе ездить каждый день!

– Мне никто не нужен!

– Да, я знаю, тебе никто никогда не нужен. Включая родную дочь с более или менее стабильной нервной системой. Подумай о внуках! Они еще маленькие. Им нужна бабушка. Любая, даже больная на всю голову.

– Не нужна мне сиделка! Чтобы она тебе докладывала о том, что найдет в моем холодильнике? – продолжала кричать мама.

– И не только в холодильнике!

– С тобой невозможно жить. Ты всех душишь своим контролем! Невозможно все время ходить по струнке!

– Я никого не душу, кроме тебя… И себя. Себя я точно душу. Потому что должна нести ответственность – за себя, за детей, за дом, за мужа, за тебя, в конце концов! Ты хоть знаешь, что это такое? Ответственность за кого-то, кроме себя!

– Тебя же я как-то вырастила.

– Я сама себя вырастила. Спасибо тебе огромное за пример перед глазами. Каждый божий день обещала себе, что стану полной противоположностью тебе.

– Я хотя бы интересно жила, – хмыкнула мама.

– Да, я скучная, серая, блеклая по сравнению с тобой.

К концу поездки мы молчали, поскольку я не хотела разговаривать с мамой, а она объявила, что со мной вообще невозможно общаться, не то что жить под одной крышей. Я лихорадочно соображала, где срочно найти сиделку. Да такую стрессоустойчивую, чтобы выдержала непростую «клиентку». Не знала, кому звонить, куда кидаться. Мне уж точно не нужна была приличная женщина с медицинским образованием, которая сидела бы у маминой постели и читала ей книжку вслух. А потом готовила диетические котлетки на пару.

Я довезла маму до ее квартиры. Уложила в кровать. Сбегала в магазин. Натаскала продуктов. Сварила суп, пожарила пресловутые котлеты. Сбегала в аптеку, накупила лекарств по списку. Разложила в таблетнице на неделю вперед. Помыла полы, отдраила ванную комнату. Мама лежала на кровати безучастно.

– Пойдем, надо помыться, – сказала я, – ванную почистила.

Наверное, я сказала это таким тоном, что мама не стала спорить. Я помогла ей раздеться и залезть в ванную, подумав, что нужно установить специальные ручки, чтобы она могла держаться.

Когда мы, дети, становимся взрослыми? Раньше я думала, что в тот момент, когда умирают наши родители. Нет, намного раньше. Когда мы моем наших родителей в ванной, как моем своих маленьких детей. Я мыла маму, терла ей губкой спину и плакала. Наконец смогла расплакаться. Слезы лились потоком, я вытирала их мокрым же локтем. Терла мамину спину, делала душ погорячее, потом похолоднее. Мыла ей голову. Потом помогала встать, укутала полотенцем, вытащила из ванной, довела до кровати, помазала кремом, переодела в чистую ночнушку, укрыла, подоткнув одеяло. За все это время мама не произнесла ни звука.

– Мамочка, я тебя очень прошу, умоляю. Давай ты не будешь тянуть до последнего, – сказала я, продолжая плакать. – Если что-то болит, беспокоит, позвони мне.

Да, у нее есть такой пунктик – сама она ни за что не позвонит. А если не звоню два дня, то виновата я, раз мне наплевать на собственную мать.

– Не хочу, – сказала наконец мама, сдирая с себя одеяло.

– Не хочешь звонить? Или другое одеяло нужно? Ночнушка не нравится?

– Не хочу так жить. Лучше никак, чем так, – резко и зло сказала мама.

– Кому лучше, мам? – Вдруг я поняла, насколько устала за этот долгий день, за все то время, что мама провела в больнице. Что такое «нет больше сил», я поняла в тот самый момент.

– Почему ты плачешь? Я же еще не умерла!

– К тому времени, когда ты умрешь, у меня все слезы кончатся. Учитывая твои экстравагантные пожелания. Когда я тебя хоронить буду, уже смогу только смеяться. Причем истерично.

Я принесла ей чай.

– Только не сиди рядом и не держи меня за руку! – велела мама. – Лучше дай ноутбук, я хоть узнаю, что в мире происходит.

– Тебе пока нельзя. Телевизор, компьютер – не более получаса в день. Постарайся уснуть.

Я вышла из комнаты и зашла в свою бывшую детскую. Что я надеялась там увидеть? Свой старый учебник на книжной полке, тетрадь в ящике или детский рисунок на стене? Ведь знала, что давно ничего не осталось. Будто меня в той комнате никогда не существовало. Вычищено. Раньше мне было все равно, а теперь вдруг стало больно и обидно. Я выдвинула все ящики тумбочки, подняла диван в надежде найти хоть что-то свое, хоть какое-то документальное воспоминание. Дурацкую детскую поделку, аппликацию, школьные дневники, почетные грамоты. Хоть что-то. Ничего. Даже в дальних углах. Ни одной детской вещи, ни одного сарафана или костюма снежинки. Разве так бывает? Оказывается, бывает. Мама оставалась верна себе – уничтожала не только свои воспоминания, но и мои.