Маша Трауб - Плохая дочь

В тот день я поняла, что Люба послана мне судьбой, провидением и всеми остальными силами вселенной, включая ретроградный Меркурий и Венеру в четвертом доме.

– Люба, дорогая, у вас не было опыта работы с пожилыми людьми? – уточнила я.

– Как не было? Бабулю я схоронила. Два года за ней ходила.

– Вы не могли бы съездить к моей маме? Убрать, приготовить, продуктов купить?

– А шо наша мама? Капризничает? – уточнила Люба.

– Можно и так сказать.

– Съезжу, – согласилась она.

– Она сложная в общении, – предупредила я.

– Так все сложные! Одни мы простые! – расхохоталась Люба.

Так Люба стала официальной маминой сиделкой. И я готова была на нее молиться. Мама исполнила всю официальную программу, включая неоткрывание двери, хотя я ее сто раз предупредила, что приедет женщина, которую зовут Люба, и поможет по хозяйству.

– Она не открывает! – позвонила мне Люба, стоя на лестничной клетке. – Я уже ногой стучала! Так стучала, что уже соседи собрались. Теть Галь, говорите, не выходила? Точно? Дядь Саш, что она сделала? Опять бычок выбросила вам на балкон? Машуль, что делать?

Насколько я поняла, Люба успела перезнакомиться со всеми соседями, при этом сделала это так легко и непринужденно, что заставила их волноваться за мою маму. Конечно, я не знала о существовании тети Гали и дяди Саши. Тем более о том, что мама пуляется бычками на чужой балкон.

Я знала, что наша соседка, с которой мама, можно сказать, дружила, тетя Люся, умерла. И мама тогда попросила меня приехать. Тетя Люся была младше, и ее смерть маму потрясла. Соседка была рядом всегда. Всю жизнь. Как и ее муж, дядя Петя. Его после похорон забрали к себе дети, и мама осталась совсем одна. Квартиру справа давно сдавали. В той, что находилась рядом с тети-Люсиной и дяди-Петиной, никто не жил.

Мама говорила, что хотела бы пойти на похороны, на поминки, но ее никто не позвал. Кажется, маме стало страшно. Тетя Люся была такой же постоянной величиной, как и я. Именно соседка всегда забирала меня из садика, если мама задерживалась на работе. Кормила, когда мама уезжала в командировки. Тетя Люся могла сбегать в аптеку, если мама заболевала, и у нее всегда были запасные ключи от нашей квартиры на всякий случай. И соседка терпела маму в любом виде и состоянии. Мама потеряла не близкую подругу, ведь никогда не считала тетю Люсю подругой, – она потеряла большее: себя и свое прошлое. Окончательно.

Тетя Люся оставалась единственным человеком, который знал о моей маме больше, чем кто-либо. Они вместе заселялись в этот дом, праздновали новоселье на лестничной клетке. В один месяц и год в одном роддоме рожали детей. Мама родила меня, а тетя Люся – сына Антона. Мы с Антохой ходили в одну группу детского сада, в одну школу, в один год уехали из родительских квартир.

Я видела, что маме плохо. Ведь дядя Петя всегда чинил у нас проводку, менял лампочки, приносил картошку и лук мешками, а то и капусту с морковкой, которые доставал на овощной базе. Мешок стоял на кухне, а потом его забирала тетя Люся, пока картошка не проросла, а лук не сгнил – мама готовила не каждый день, не успевала, уставала на работе. Так что тетя Люся жарила, варила, запекала и возвращала продукты уже в готовом виде.

Когда я выросла и переехала, то, приезжая домой, всегда сначала заходила к тете Люсе. Соседка сообщала, что мама уехала, будет через неделю. Она меня кормила, поила чаем, выдавала запасной ключ, чтобы я могла забрать из квартиры вещи или книги. Я заходила в квартиру, отмечала, что от моего присутствия в ней остается все меньше – исчезают фотографии, книги перемещаются на антресоли, – и уезжала. Тетя Люся же сохранила комнату Антохи в том виде, в котором он ее оставил. Тетрадь лежала на столе, где ее оставили. На стене висели вымпелы-треугольники с приколотыми значками. Глобус на шкафу, контурная карта на стене. Коньки в углу комнаты и гитара, прислоненная к креслу в углу комнаты. Однажды я выдвинула ящик и замерла – там лежали Антохины тетради, дневники, рисунки. Тетя Люся не выбросила ни одного листочка.

– Люба, квартира записана на меня. Я – официальная хозяйка. Крикни маме в дверь, что если она немедленно не откроет, то я вызываю МЧС и пожарных. Заодно службу газа и «Скорую». Пусть выбирает, кто ей больше нравится.

– Я поняла! Ольванна, вы слышали? Машка сказала, что сейчас всех вызовет! – заорала Люба так, что даже у меня уши заложило.

– Не открою! Не нужна мне сиделка! – крикнула мама из-за двери.

– Ох, а я бы не отказалась. Лежишь себе как королевна, кто-то там на кухне шуршит, готовит, полы намывает. Ладно, я захожу, – прокричала Люба, и я услышала на том конце провода грохот.

– Все, я вошла! – радостно прокричала она мне в телефон. – Там косяк, что моя личная жизнь: одно воспоминание и никакой надежды. На соплях все. Слушай, это, конечно, точно про мою жизнь. Ну ты бы сказала, что дверь не внутрь, а наружу открывается! А то я плечом как двинула, так еще долго звезды перед глазами разглядывала. Думала, всё, поломалась. Твоя мамуля – дамочка с юмором, оказывается. Зачем она дверь как в туалете на вокзале поставила? Я с нее умираю просто. Бляха-муха, плечо болит. Ольванна, вы ж моя золотая, я вас не знаю, но уже люблю. Машка, мамуля у тебя та еще звезда. Предупреждать надо, я бы очки темные прихватила, чтоб не ослепнуть от нее.

– Это еще почему, как в туалете? – возмущенно закричала мама.

– Кстати, да, почему, как на вокзале? – мне стало интересно.

– Так в туалете дверь наружу ставят, чтобы если кому поплохело, выковыривать с толчка было удобнее. А внутрь как откроешь? Еще полбашки снесешь дверью пострадавшему, если посильнее двинешь. Ладно, если я еще раз рвану, дверь точно отвалится. Надо менять. И замки тоже, – расхохоталась Люба.

– Интересно про туалет. Не знала, – задумчиво сказала мама, но тут же истерично закричала: – Дай мне телефон! Немедленно!

– Да пожалуйста, ни в чем себе не отказывайте, разговаривайте согласно тарифу! Только если шо, вы свой телефон в руках держите, но мне ж не жалко! – рассмеялась Люба.

Меня завораживала ее легкость. Я бы уже давно сидела и плакала на лестничной клетке.

– Ты кого ко мне прислала? – крикнула мама, кажется, сразу в два телефона – свой и Любин.

– Так, женщина, прекратили скандалить и пошли сейчас за мной. Я должна ревизию сделать, – услышала я строгий голос Любы.

– Какая я тебе женщина? Сама ты женщина! Меня зовут Ольга Ивановна! А не Оля-ванная! – Мама продолжала держать оборону.

– Так я ж пошутила. Думала, вы из больницы, так развеселю хоть вас. Но ревизию все равно сделаю, мне перед Машкой отчитываться. – Люба даже не собиралась обижаться.

– Дурацкий у тебя юмор, – рявкнула мама. – И ты мне тут не нужна!