Маша Трауб - Плохая дочь

– Слушай, никто не звал его по имени-отчеству, – рассказывала мне мама. – Все звали «Георгич – два коня».

– Почему? – спросила я, потому что так и не научилась играть в шахматы. Мне дались лишь шашки, и то с большим трудом. Я – главное мамино разочарование в жизни. Кто-то из матерей расстраивается, если ребенок не поступил в институт, неудачно вышел замуж или женился, не сделал блестящей карьеры. У моей мамы имелась собственная шкала ценностей. Когда она поняла, что я совершенно, то есть абсолютно не умею считать, не могу запомнить элементарный дебют и не всегда отличаю ладью от королевы… В общем, после этого все неприятности стали казаться ей ерундой. Я могла вылететь из вуза, не сдав экзамен, неудачно выйти замуж или вовсе не выйти, не работать или работать не там. Маме было все равно. Ведь в детстве я уже ее разочаровала: никакое другое потрясение не могло сравниться с тем, что я не умею играть ни в шахматы, ни в карты. И никогда не хотела научиться.

– Что непонятного? – удивилась родительница, когда я попросила объяснить прозвище тренера. – Георгич всегда говорил: «У тебя есть два коня, а ты – баран».

– И что? – Я не понимала, в чем смысл присказки.

Мама злилась и кричала, что это элементарно, если я не полная идиотка с куриными мозгами. Я же оставалась полной идиоткой. Мне нравилось играть в скрабл, но без подсчета очков за занятые клетки и использование букв. Просто составлять слова. На интерес. Даже не на щелбаны. Мама, кстати, сама виновата. Когда мы играли в единственную освоенную мной карточную игру – подкидного дурака на щелбаны, она била меня так, что появлялась шишка. Выставляла пальцы, оттягивала средний и шарашила. Ужас. Звезды из глаз сыпались. Я плакала. Мама говорила, что я должна почувствовать проигрыш – это больно. И потом, когда решу сдаться и проиграть, вспомнить ту боль и сражаться до конца.

Мама приехала на похороны к тренеру. В записке, которую ей передала вдова, Валерий Георгиевич оставил распоряжение – положить его любимую доску с фигурами, настоящими, костяными, ему в гроб. Чтобы там, на том свете, было чем заняться. А если жена откажется, то Ольга должна забрать эту доску себе. Мама передала записку вдове. Та закричала. Ничего ценнее этой доски в доме не имелось. Вдова хотела ее продать, чтобы отправить сына в город получать достойное образование. Уже и покупателя нашла. Доска и фигуры, которые вдова ненавидела, поскольку ее покойный муж любил их больше жены и детей, оказались очень дорогими. Покупатель предлагал столько, что можно было бы не только оплатить похороны, обучение старшего сына, но и хватило бы на достойную жизнь всей семьи в ближайшие несколько лет.

– Вас обманули, – сказала мама вдове. – Эта доска с фигурами стоит в четыре раза дороже.

– Мне не надо в четыре раза, мне надо сейчас! – закричала вдова. – А сейчас я должна тебе все отдать!

– Не отдавайте. Положите в гроб, – ответила мама.

– Нет, я сейчас его убью. Я его прямо на похоронах убью, чтобы все видели! Как я могу выбирать? Между тобой и гробом? Еще бы он мне написал, чтобы я доску в Терек выбросила! Почему он своим детям доску эту проклятую не оставил? Нет, лучше я тебе ее отдам и в Терек выброшу вас обеих! Потом выловлю, тебя на поезд посажу, а доску себе оставлю!

– Может, все-таки в гроб? – предложила мама.

– Уйди сейчас немедленно! – закричала вдова. – Нет, постой. Объясни мне как женщина, так, чтобы я поняла. Почему вы его называли «Георгич – два коня»?

Мама вздохнула и начала рассказывать про фигуры, дебюты. Вдова замахала на нее руками.

– Уйди! Ты такая же, как мой покойный муж, что б он там, на небесах, всегда проигрывал!

Сейчас я понимаю – когда вдруг на фоне большой беды требуется решить проблему, которая кажется безумной, не к месту, не ко времени, это позволяет сохранить рассудок. Так и вдова Валерия Георгиевича, которая не представляла, как жить дальше без мужа, одной, вынуждена была принимать решение – отдать шахматную доску моей маме или положить в гроб мужу? Она ходила по селу и спрашивала совета – как поступить? Мнения разделились. Кто-то советовал в гроб, кто-то – отдать Ольге. Ведь Ольга Георгича к жизни вернула, когда он ничего не хотел. Никакие отвары не помогали. От смертельной тоски спасла и несколько лишних лет жизни подарила. Он тогда лежал на диване и умереть хотел. А когда Ольга к нему в кружок шахматный пришла и начала на соревнованиях побеждать, так он сразу про свой диван забыл! Каким счастливым ходил!

– Он так не радовался рождению детей, как Ольгиным победам, – ревниво замечала вдова.

Что было чистой правдой. «Георгич – два коня» обрел в маме не только лучшую ученицу, но и смысл собственной жизни, которая казалась ему прожитой бесполезно и бездарно. Мама играла блестяще, как мужчина. Запоминала легко и быстро. Лишь в одном учитель и ученица так и не сошлись во взглядах. Тренер считал, что шахматы – чистая красота, наивысшее наслаждение, истинное сумасшествие, безумие. Георгич твердил, что играть нужно всегда. Ради себя, ради самой игры. Мама же перед очередным турниром всегда интересовалась – какой будет приз в случае победы? Если грамота и кубок, то отказывалась участвовать. Если победителю хотя бы был обещан торт, соглашалась. Мама всегда играла за что-то, позже – на что-то. Георгич чуть ли не головой об доску бился, но так и не смог переубедить свою ученицу – безусловно талантливую, но столь же циничную, равнодушную и расчетливую.

– Ты можешь прожить без шахмат хоть один день? – кричал Валерий Георгиевич.

– Да хоть неделю, – пожимала плечами мама.

– Нет! Неправильный ответ! Ты минуты не должна проживать просто так! Шахматы должны быть в твоей голове постоянно. С ними засыпать и просыпаться. Ночью во сне ты должна решать задачи! Они должны быть здесь! – Георгич хотел постучать по маминой груди, но, видимо, вспомнил, что перед ним девушка, а не парень, и постучал по своей.

– А остальная жизнь? – заметила мама.

– Нет другой жизни. Вся жизнь здесь. – Валерий Георгиевич стучал кулаком по шахматной доске.

– Дай мне слово, что не бросишь. – Перед маминым бегством в Москву тренер дал ей клочок бумаги, на котором был записан телефон. – Это мой друг. Однополчанин. Он тебя возьмет в свой клуб.

– Спасибо, – ответила мама и засунула бумажку в чемодан.

– Нельзя так. Если тебе дан талант, его надо отработать. Ты же его разбазариваешь. Играй хотя бы для себя, – тихо сказал Георгич. У него не осталось сил на споры.

Валерий Георгиевич протянул руку, мама протянула свою. Они обменялись мужским рукопожатием. Тренер ушел, не оглянувшись.

После маминого бегства Георгич пытался найти утешение в других учениках. Объявил набор всех желающих, даже маленьких, в надежде увидеть в каком-нибудь ребенке хоть малейший проблеск таланта. Но всех сравнивал с Ольгой, без конца повторяя: «А Ольга бы такой ход не сделала, Ольга бы такую глупую ошибку не допустила». Валерию Георгиевичу маленькие дети быстро надоели, да и среди старших он не видел замены своей лучшей ученице. Кому-то не хватало характера, кому-то выдержки, кому-то наглости и дерзости. Но главное, его уже никто не мог удивить – красотой игры, неожиданным ходом, внезапным прорывом, когда кажется, что партия проиграна подчистую. У Георгича больше не заходилось сердце, не было того выплеска адреналина, доводящего почти до инфаркта, когда он наблюдал за игрой моей мамы и наслаждался ею.