Маша Трауб - Плохая дочь

Я прямо там же чуть в обморок не грохнулась. А Дима засверкал глазами.

– Так обязательно! Вот только быстренько туда и обратно, Степаныча простимулируем, лифт починим и все чики-пуки, в лучшем виде, – засуетился он.

«Молодой» продолжал пучить глаза. Я спустилась по стеночке и села на пол. Просто не знала, как реагировать на «пулечку» – то ли не все еще потеряно, то ли уже все, конец, раз мама собирается играть с паромщиком, апостолом Петром или еще кем-то, за кого она приняла санитара.

Маму несли как «королевну» – Дима ее так назвал. Он позвонил, вызвал еще молодых ребят в помощь. Орал, руководил. Даже чудом договорился о машине «Скорой» – списанной, стоявшей в гараже, но на ходу. Да еще и с каталкой внутри. Куда лучше, чем на заднем сиденье легковой машины. Дима закурил.

– Подойди, я хоть подышу, – ласково попросила мама, придя в чувство.

Дима сам там чуть не свалился от сердечного приступа – «пулечка», табачный дым.

– Девушка, вы просто мечта поэта! – воскликнул санитар.

Мама на «девушку» отреагировала кокетливой улыбкой.

«Пулечку» они потом расписали, конечно. Мама в воротнике-корсете, в памперсе и в новой ночнушке с глубоким декольте. В каждую ее больницу я везу ей новую ночную рубашку. Она их никогда не забирает. Считает плохой приметой. Тапочки, тарелки, кружку, даже зубную щетку забирает, а ночнушку оставляет.

– Мам, давай ты в качестве приметы будешь зубную щетку использовать. Дешевле выйдет, – умоляю я. – Хочешь, мы соль на порог посыплем? Или еще какой обряд совершим? Ну я так старалась тебе красивую ночную рубашку выбрать. Дорогая вещь, не за три копейки.

– Нет! – объявляет мама и упрямо оставляет наряд в палате.

Мама в корсете и в памперсе, только что переведенная из реанимации, пила коньяк и обыграла всех мужиков. Меня тогда тоже вызвал заведующий отделением. Я стояла, кивала, обещала, что мама больше не будет. Врач сказал, что все отлично – пусть лучше будет. Санитары на работе как часы, в запой уходить перестали. Показатели выздоровления пациентов кардиологического отделения повысились, а «травма» так и вовсе скачет от счастья на переломанных ногах и костылями весело помахивает.

– Будем считать, что это ее реабилитация. Если вашу матушку восстанавливает преферанс, пусть играет. Вон хирург, который ее оперировал, собирается к диссертации вернуться, которую так и не дописал. Как раз про реабилитацию после травм позвоночника.

– То есть вы предлагаете соглашаться на все, что способствует, так сказать, реабилитации? Включая коньяк? – уточнила я.

– Ну, совсем по чуть-чуть. Не злоупотребляя, конечно. Недельку мы ее еще подержим, – объявил с воодушевлением заведующий, – заодно общий тонус поднимем, витаминчики прокапаем. Последим за динамикой, так сказать.

– Сколько? – спросила я.

– Нет, никаких лекарств покупать больше не нужно. Мы же тоже… у нас имеется… – замахал руками заведующий.

– Сколько вы ей должны? Сколько успели проиграть? – спросила я.

– Не я, хирург. Тот самый, который ее оперировал. Немного, но обидно. Он ведь считался лучшим среди нас. То есть я хотел сказать…

– Но по медицинским показаниям я могу маму забрать хоть сегодня, правильно? – уточнила я.

– Да, конечно. Амбулаторное лечение, наблюдение по месту жительства, – развел руками врач.

– Я спрошу у мамы. Если она захочет, то останется, если нет, я ее забираю.

Конечно, я прекрасно знала, что произойдет дальше. Мама, значит, уже сорвала куш и потребует забрать ее немедленно. Больше всего на свете она не любила отыгрываться, потому что могло вскрыться то, о чем догадался лишь Дима, но предпочел молчать. Мама в знак благодарности позволила и ему уйти с приличным выигрышем. Мама мухлевала, делала это профессионально, блестяще. Она была шулером по призванию.

Картами мама зарабатывала нам на отпуск. Играла, чтобы провести еще неделю в пансионате на море. Но могла резко сорваться с места и уехать на поезде, автобусе, такси, лишь бы побыстрее. Это означало, что она выиграла крупную сумму и боялась, что ее «раскроют». Я – маленький ребенок – тоже имела свою роль. Отвлекала – кто будет относиться всерьез к женщине с пяти-шестилетним ребенком? Ну дамочка, которой захотелось пощекотать нервы. И я обычно вытаскивала маму из-за стола в нужное время – приходила, говорила жалобно, что хочу спать или у меня болит живот. Ребенок – благовидный и законный предлог выйти из-за стола. Чемоданы стояли уже собранными. Мы с мамой забегали в номер или снятую комнату, хватали вещи и ехали на вокзал, чтобы утром оказаться в другом городе. Мама снова начинала играть. Я спрашивала – зачем? Ведь у нас есть деньги, и много. У мамы стекленели глаза, она тащила меня на пляж или в ресторан самой дорогой гостиницы города. Там она могла завести знакомства, отвлечь потенциальных партнеров собственным внешним видом: глубокое декольте, кокетливые смешки и легкомысленность во взгляде. Потом прикрыться наличием ребенка, договориться об игре. Я помню, как, маленькая, складывала смятые рубли, трешки и пятерки, а то и красные десятки в кучку, пересчитывала и перепрятывала в разные места – в кармашек своего сарафана, в сандалик. Мама играла не ради денег – ради удовольствия. Была ли она игроманом, что считается болезнью? Нет. Ее совершенно не привлекало казино – рулетку она считала бестолковым детским баловством, автоматы презирала. Покер – да, любила. Но опять же в компании, а не с профессиональным крупье. Но и отказаться от возможности выигрыша, легкого, можно сказать дармового, шедшего в руки, была не в силах.

Я точно знаю – с апостолом Петром мама сначала распишет «пулечку», поставив на кон место своего пребывания. И точно попадет в рай, потому что проигрывать не умеет, не любит и обязательно смухлюет, даже если поклянется играть честно. Так что за ее загробную жизнь я спокойна. Надеюсь лишь на то, что мне не позвонят с того света и не попросят забрать маму, поскольку она нарушает режим, разлагает райские кущи и обыграла какого-нибудь уважаемого человека, признанного официальным святым. Вы думаете, я шучу? Вовсе нет. Интересно, какой код в раю, чтобы я была готова к телефонному звонку?

Про загробную жизнь и, кстати, мамино там присутствие мне бабушка еще рассказывала. Эта история вошла в анналы села и стала легендой. Мама тогда уже училась в университете, кажется, на третьем курсе, и приехала домой на каникулы. Это был ее первый визит после того, как ей предложили тот самый судьбоносный выбор – или уезжай куда подальше, или топись в Тереке, как положено опозорившей себя девушке.

Мама приехала с короткой стрижкой, в брюках клеш и в блузке, которая обнажала то одно плечо, то другое. Конечно, в село бы ее не пустили еще в ближайшие лет пятьдесят как минимум, но умер мамин единственный и любимый тренер по шахматам Валерий Георгиевич. И перед смертью наказал жене вызвать на его похороны лучшую ученицу Ольгу. Жена Валерия Георгиевича замахала руками, закричала, обещала исполнить любую другую волю почти покойного, кроме этой, но тот ответил резко и твердо – на похороны вызвать Ольгу и передать ей записку. Лишь поэтому маму пустили в село – из уважения к последней воле уважаемого человека.