Славчо Чернишев - Созопольские рассказы

— А ты ведь прав. Давай поделим все пополам. С какой стати отдавать матросам наш марафет?

Васко недоверчиво взглянул на меня.

Я расстегнул сумку и отдал ему все деньги. Мальчишка растерялся. Начал считать бумажки но их было так много, что он сбился со счета. Не знаю, приходилось ли тебе наблюдать, как ребенок считает деньги… Не приходилось? Мне до той минуты — тоже. Гадко смотреть!

Васко алчно прижал деньги к груди.

— Отдай и сумку, — стал клянчить он. — Кто-нибудь невзначай увидит их и отберет.

— А еще что! — решительно возразил я. — Не дам. С чем я в школу ходить буду?

— Тогда дай хоть часть листков.

Я подозревал, что именно «листки» ценнее всего остального и брат непременно заинтересуется ими.

— Ни за что! — воспротивился я. — А чем мама будет печку разжигать? Или денег тебе мало? Больно ты жадный!

— Ты ведь и награду получишь! — упорствовал Васко.

— Очень она мне нужна! — невольно проговорился я и, чтобы покончить дело миром, бросил ему алюминиевую коробку. — Держи! И убирайся отсюда. Награда — моя! Только посмей кому-нибудь наябедничать, все зубы повышибаю!

Васко запихал деньги в коробку, сунул ее за пазуху и припустил в город. Я только того и ждал. В том, что брат зароет великана до прихода полиции, я был почти уверен.

Свернув к морю, я долго бежал, пока наконец не заметил нашу лодку. Брат с двумя дружками ловил рыбу. Хорошо, что они были недалеко от берега. Я окликнул их, но они, как все рыбаки, у которых клюет, приблизились с большой неохотой. В нескольких словах я рассказал им, в чем дело.

— Где моряк? — нетерпеливо спросил брат.

— У Красных утесов, — сказал я.

Они послали меня стеречь великана, а сами, поплевав на ладони, налегли на весла. Парни они были горячие и, не долго думая, решили похоронить советского моряка в лесу.

Подбегаю я к утесам и что же вижу: человек пять-шесть цыган топчутся возле моряка, а двое из них обвязывают его под мышками толстой веревкой. Я сразу понял, что они задумали: этакого великана трудно было бы нести на руках, вот они и решили тащить его волоком. Откуда они там взялись, мне и до сих пор невдомек!

В это время лодка показалась, и я, расхрабрившись, сбежал вниз.

— Я первый увидел его! — крикнул я цыганам. — Убирайтесь!

— Заткнись, паршивец! — злобно ответил тощий смуглый цыган и угрожающе шагнул ко мне.

— Сам ты паршивец! — не остался в долгу я. — Вон мой брат подплывает, он тебе голову оторвет.

Цыгане, заметив лодку, засуетились в тревоге.

— Эй, Агуш! — крикнул брат. — Давай уладим дело миром! Парнишка первый увидел его!

— Как бы не так! — цыган свирепо выпучил глаза. — Когда пришли, не было парнишка!

— Он в это время за мной бегал.

— Агуш не признает! — взревел разъяренный цыган и выхватил из-за пояса нож. — Наза-ад!.. Наза-ад!

Цыгане схватились за камни. Наши не испугались. Два-три взмаха весел — и лодка врезалась в песок. Град камней посыпался на рыбаков. Они спрыгнули на берег, и начался жестокий бой. Обычно робкие, цыгане на этот раз не разбежались. Ожидаемое вознаграждение помутило им головы. Брат и его товарищи так орудовали веслами, что цыганские черепа трещали, — здоровые были ребята. Я стоял в сторонке, прижавшись к скале, и дрожал от волнения и гнева, но в драку не лез, так как брат крикнул мне, чтобы я не вмешивался.

Опомнился я лишь тогда, когда из-за мыса, через который прошли мы с Васко, показались матросы. Вел их цыган. Я так и не заметил, когда он улизнул с пляжа, хотя, может, он был заранее оставлен на страже. Матросы что-то кричали, но дерущиеся не слышали их и продолжали битву. Наши прижали цыган к береговому утесу и готовились сбросить в море. Тут унтер-офицер поднял карабин и выстрелил в воздух. Драка прекратилась. Я спрятал сумку в щель между камнями и подбежал к брату.

Начался спор с матросами. Унтер-офицер, тупой парень, ничего толком не понимал и, так как цыгане первые позвали его на помощь, считал, что право на их стороне. Откуда ему было знать, что рыбаки спорят не из-за денег. Брат было предложил отвезти великана в лодке, но цыгане опять схватились за ножи. Добыча — их, и только они сдадут труп начальству. Брат продолжал настаивать на своем: бесчеловечно, мол, тащить мертвеца волоком, — и пригрозил матросам. Тогда унтер-офицер, от большого ума, взял наших на мушку. Впрочем, кто его знает, может, цыгане пообещали ему на водку. Тут только рыбаки поняли, что их дело не выгорело: все равно уже было невозможно тайно похоронить моряка.

Силуэты цыган-могильщиков прошагали на фоне белесого неба и исчезли. За ними скрылись и фигуры двух матросов, примкнувших к винтовкам штыки — чтобы не сбежал «большевик»!

Окровавленные, в изодранных рубахах, рыбаки стояли, виновато опустив головы: не смогли спасти великана!

Я отдал брату документы. Тот наскоро просмотрел их и сказал:

— Он командовал эсминцем!

Брат назвал фамилию капитана и номер его корабля, да я их не запомнил.

— Катись домой и никому ни слова! — сказал он мне.

Я помчался в город.

Цыган я увидел перед немецкой комендатурой. Они нетерпеливо курили, то и дело сплевывая на землю. Я присел в тени пыльной акации и стал смотреть на черный ход, куда, по-видимому, внесли великана. Немного погодя оттуда выскочил шпик. Он был вне себя от гнева. Набросившись с кулаками на цыган, он заорал:

— Скоты! Болваны! Зачем вы его волокли? Он еще теплый!

Великан умер по дороге…

Бедняга! Бог знает сколько миль проплыл он, борясь с волнами, добрался до берега и там потерял сознание…

Правда вскочил, злобно пнул черную корягу, лежавшую рядом с нами, и продолжил:

— Вечером к нам явились шпики. Васко, мой дружок, отдал деньги отцу. Тот, поняв, что на эти рубли ничего не купишь, отколошматил сынка. Васко рассказал ему про моряка, сумку и документы. Они побежали в полицию за наградой, но опоздали: цыгане опередили их.

Шпики отобрали у меня сумку. Она была пуста. Брат еще на пляже спрятал документы за пазуху, а я соврал, что цыгане все отняли у меня. Шпики, конечно, не поверили, но бить меня на глазах у матери не решились. Обшарили весь дом и спросили, где брат. Но он еще не вернулся с рыбалки.

Его схватили ночью: он с товарищами пробирался в горы, опасаясь ареста.

На другой день среди площади лежали рядышком мой брат и советский капитан. Вокруг не было ни души. Никто не показывался на улицу. Мы так и не узнали, где их потом зарыли.

Я сидел на уединенном пляже, смотрел на баркас и на его оранжевое отражение в воде, и горькие думы теснились в моей голове. И эти берега, и синеющий летний день, и спокойная прелесть окружающего нас мира — все это подарено нам неизвестным советским моряком и братом Правды…

Море по-прежнему было безумно синим и бесчувственным. От утесов исходило густое ржавое сияние, дымясь, как над жертвенником.