Славчо Чернишев - Созопольские рассказы

Древние старики плачут, руки Гемону и Тирезию целуют. Один из них, с библейским ликом, говорит, не вытирая слез:

— Вы, пожалуй, того, спутались малость, но это, стало быть, от винца. Наше винцо забористое!.. Спасибо вам, спасибо! — И кланяется в землю. — По гроб жизни помнить будем.

Все поняли и — простили… Народ!

А наши — пристыжены, сконфужены, жалки.

Снова все уселись за трапезу. Дудочники и волынщики вовсю стараются, крестьянские девушки заливаются-поют, а наши, как воды в рот набрали, сидят, опустив головы. Деликатные хозяева подумали, что это с усталости, и немного погодя ушли восвояси. (Темень. Ночь. Женщины и ребятишки. До дому — километры…)

Матросы натаскали одеял, и мы улеглись на лужайке. А над нами зеленые звезды сияют, рядом тихо стонет море…

Утром проводили нас так же торжественно — флаги, цветы. Щедрые, великодушные и добрые.

— Не забывайте нас! Почаще приезжайте! Хорошее это дело — театр! Чудесно сыграли! Великое страдание мы увидели! Нельзя было без слез смотреть! — слышалось со всех сторон.

Сели мы в автобус — и на полном газу обратно. Едем и молчим. Опозорились!

Через час-полтора автобус стал огибать огромную дугу какого-то залива. Дорога пролегала возле самых дюн, кое-где поросших жесткой травой. Море — васильковая синь. А над заливом строго вырисовывается этакая голая гора — словно попавшая сюда с мертвой планеты. Пустыня. И странное, рассеянное освещение.

Смотрю, какой-то верховой мчится во весь опор по влажной полосе пляжа и то и дело поглядывает в нашу сторону. Обогнать, думаю, хочет. Когда он поравнялся с автобусом, вижу — моряк. Мне сделалось смешно — моряк на лошади! Но тут я припомнил рыбаков Верхарна и книгу о Джеке Лондоне. И не знаю уж почему, зрелище показалось мне очень красивым. «Нарочный, думаю, спешит куда-то». За спиной — автомат. Граница!

Верховой промчался мимо нас, описал широкий полукруг и остановил коня на дороге перед нами. Когда мы подъехали, поднял руку. Я сидел рядом с шофером и сказал, чтобы он затормозил. Моряк ловко спрыгнул с седла и подошел к нам, ведя на поводу вспотевшего коня. Я открыл дверцу и спрашиваю с улыбкой:

— В чем дело, орел?

Моряк бросил поводья, вытянулся и, приложив руку к бескозырке, доложил прерывающимся от волнения голосом:

— Товарищ начальник, матрос Иван Тодоров Радев из подразделения 50—385 прибыл по распоряжению начальства!

Моряк Иван!

— Здравствуй, орел! — говорю я и протягиваю ему руку. — Вольно! Я, как говорится, казармы и не нюхал, так что расскажи толком, каким ветром тебя принесло?

Моряк опустил руку, смущенно оправил ремень автомата и молча уставился на меня. Красавец-болгарин! Такой стройный, обветренный.

— Кто тебя прислал? — задал я наводящий вопрос. — По какому делу?

— Лейтенант Неделкин… Я только что вернулся морем, узнал, что вы были у нас, и такая досада меня взяла: я ведь в жизни не видал настоящих артистов, в наших краях они не бывают… Лейтенант сказал, чтобы я взял его коня, я припустил напрямик и… — Моряк потупился.

Представляете? Моряк Иван летел по кратчайшим тропам, через леса и болота, по обрывам, пескам и холмам для того только, чтобы увидеть настоящих артистов! Увидеть и пуститься в обратный путь!

Коллега! За свою долгую жизнь я имел счастье видеть величайших актеров Болгарии и некоторых зарубежных. Но вряд ли когда-нибудь древняя трагедия «Антигона» звучала так сильно, так чисто и так захватывающе, как тогда:

в один прекрасный летний день,

среди пустынных желтых песков,

на фоне вечного моря —

перед одним-единственным зрителем!

И заметьте: без декораций, только в гриме и костюмах!

Моряк Иван один сидел среди воображаемого зала, смотрел на воображаемые декорации и плакал. Плакал от радости, что ему привелось увидеть настоящих артистов!

И я могу заверить вас, что он действительно увидел настоящих артистов!.. Нет, они не играли. На их лицах светился золотистый отблеск дюн…

Мельпомена, наша добрая богиня, осенила их.

Паровоз сипло прогудел. Мы приближались к какой-то станции или мосту. Петр Камов отпил немного коньяку и задумчиво сказал:

— Да-а, мне пора… — Неожиданно поднявшись, он стал оправлять свое кашне.

— Куда это вы так вдруг? — в недоумении спросил я.

Петр Камов виновато усмехнулся.

— Сейчас будет моя станция. Там меня ждут молодые люди из села Вишнево. Я приезжаю к ним каждый понедельник, в наш выходной. Готовим одну пьеску.

— Но ведь вы же едете в Софию, на конференцию!

— Я пошутил, извините. Уж больно одиноким я себя чувствовал… К несчастью, еще никто не догадался созвать конференцию суфлеров, — и, лукаво улыбнувшись, он добавил: — Быть может, только по этой причине никто еще не удостоился звания «заслуженного суфлера Республики»… Счастливого пути, поэт! Как только мы заговорили о море, я сразу же догадался, что это вы. До свидания! Извините! — Он по-старомодному поклонился и галантно протянул мне руку.

Поезд остановился. На перрон сошел лишь один пассажир — Камов.

Хорошенькая белокурая девушка и дочерна загорелый парень встретили его с сияющими лицами. Они уселись втроем в расписную телегу, запряженную парой горячих коней. Парень хлестнул лошадей кнутом, и те помчались по чернеющему проселку.

Петр Камов махнул мне рукой, и телега покатила куда-то в простор серой осенней равнины.

Дул северо-восточный ветер греос и развевал гривы горячих гнедых коней.

Драмудан бушевал целую неделю, и уже не было никакого сомнения, что тучи рождаются где-то над дальними просторами моря. Сухая декабрьская стужа сковала пески, скалы, старые смоковницы. Среди этого неподвижного пейзажа не застыло лишь море. Оно еще переживало бурю.

Я сидел в казино и глядел, как северный ветер сметает с набережной последние песчинки: те, которые не успели замерзнуть. Острова и горбатая гора над заливом потеряли всякую привлекательность под пасмурным, насквозь серым небом. Неба в сущности не было: оно скрылось за почти осязаемой массой замерзающего воздуха.

Порт был пуст и безлюден. Рыбачьи суда рано на рассвете ушли в море на поиски последней скумбрии, а шаланды рыбаков, вытащенные на берег, походили сейчас на дохлых рыб.

В старой чугунной печке, бог весть когда доставленной из Вены, неистово пылали длинные сырые поленья. Возле нее было нестерпимо жарко, а спина мерзла: печке не хватало силенок обогреть просторнее квадратное помещение портового ресторана, за которым среди местных жителей сохранилось претенциозное старое название «казино».

Сейчас ресторан был пуст.

Заведующий — барба Никос, пожилой грек из Стамбула, — приводил в порядок небольшой буфет. Я зябко поеживался возле печки, досадуя на дурную погоду. Приближался Новый год, и пора было вернуться в столицу, но шторм отрезал все пути. В такую погоду небольшое рейсовое суденышко не ходило, а дорогу по суше затопило. Городок, отрезанный от материка, заброшенный на маленьком скалистом полуострове где-то у черта на куличках, доедал свои скромные запасы. К счастью, истощенный драмудан уже стихал, и из портового управления сообщили, что «лодка» скоро прибудет. Я ждал ее с нетерпением.