Василий Ермаков - Мотив

Неприязнь, возникшая во мне после того, как я узнал, что Данила Петрович был в немецком плену, не проходила, а сейчас, когда я находился в его доме, обострилась даже: мне казалось, что для бывшего пленного он слишком хорошо сумел устроить свою жизнь. Большая, жарко натопленная комната походила одновременно и на библиотеку — были тут и толстенные церковные фолианты с медными застежками — и на хранилище старинной утвари, начиная с икон в окладах и кончая старинными навигационными приборами поморов.

На день рождения приехала из Ленинграда сестра Данилы Петровича. Она хозяйничала сейчас в кухне — самом отдаленном закутке приемного пункта, и познакомился с нею пока что один Юрка: помогал ей готовить торжественный ужин по случаю такого знаменательного события.

Лично я составил о ней свое представление: тощая, молодящаяся, вздорная и остроносая и непременно в крохотной нелепой шляпке, пришпиленной к собранным в жиденький узел реденьким волосам. Таких городских дамочек часто показывали в кино, особенно в музыкальных комедиях, и я почти что уверен был, что увижу одну из них. Я опасался, что она и сегодня потребует возвращения Данилы Петровича в Ленинград, как это делала в своих письмах, и попробует привлечь нас на свою сторону. А хуже нет вмешиваться не в свое дело.

Украдкой я внимательно присматривался к Даниле Петровичу. На нем был толстый серый свитер, которого до этого дня мы не видели, — стало быть, подарок сестры. Данила Петрович выглядел вялым, был невнимателен и неразговорчив.

Герка с Лариской шептались о чем-то в уютном уголке между стеной и книжным шкафом, перелистывая один из томов Брема «Жизнь животных».

Васька раскладывал пасьянс, который он называл королевским потому, видите ли, что якобы какому-то английскому королю, посаженному в темницу его более удачливым соперником, было объявлено, что если пасьянс сойдется, то узник будет тут же помилован и выпущен на свободу. Бедняга прораскладывал пасьянс всю жизнь и рехнулся на этом.

Понизив голос, чтобы Герка и Лариска не услышали меня, я спросил у Васьки, не бывает ли он на вечерах во второй школе. Не отрываясь от пасьянса, Васька ответил, что бывает. Не так давно ему довелось выбираться из нее через черный вход потому, что на парадной лестнице нетерпеливо переминались с ноги на ногу два крепких паренька, сказать до свидания которым не входило в его намерения.

— Значит, нельзя? — спросил я.

— Нет, почему же? — возразил Васька. — Законы вежливости обязывают напомнить о себе.

Он весь ушел в пасьянс. А мне опять сделалось неуютно. На Данилу Петровича я старался не смотреть, да и он не очень-то замечал меня, целиком погруженный в свои раздумья — не простые, судя по тому, как он часто менял сигареты. Еще днем, входя в галантерейный магазин на Больничном острове, я решил не идти на день рождения. Обойдутся там без меня. Но судьба распорядилась иначе.

Я сразу догадался, кто тронул мое плечо. Обернулся — так и есть — Настя. Она полюбопытствовала, что я здесь делаю, и посмотрела туда же, куда смотрел я. Испугавшись, как бы она не раскусила, в чем дело, я выпалил, что ищу подарок Даниле Петровичу. Зачем нужно оповещать ее об этом и какой подарок мужчине тут можно выбрать — пяльцы для вышивания крестиками и гладью? Но сказанного не воротишь.

Настя более внимательно присмотрелась ко мне и, посмеиваясь, заявила, что меня явно не туда занесло, и предложила сходить в универмаг. Влип. Придется тратиться на ненужный подарок. А если нам опять встретится девушка в черном пальто? Я только что соврал Насте — жди, значит, расплаты, такой уж я невезучий.

Мы вышли из магазина. Я озираюсь по сторонам — не видать ли где девушки. Минуту назад я мечтал увидеть ее. Сейчас я молю бога отвести от меня встречу.

В сумке Насти я заметил много катушек с нитками разных цветов. Еще я заметил, что в темно-карих, жарких глазах Насти появилось новое что-то — размывающую их диковатую раскосинку. Налет какой-то растерянности уловил я в Насте. Он ощущался и в тот день, когда ходили мы с нею в кино, а теперь ощущается еще настойчивей. Словно важное событие грядет в ее жизни, но она сама еще не разобралась, хорошо это или плохо.

В универмаге, душном и пыльном, со скрипящими половицами, Настя поинтересовалась, сколько годков исполняется Даниле Преподобному.

— Пятьдесят, кажется, — я ошеломлен эпитетом «преподобный».

— Совсем мальчишечка. В пределах какой суммы может быть подарок?

Озираясь, нет ли в магазине девушки в черном пальто, я прикинул, сколько наличности в моих карманах. Сегодня я должен пополнить запасы кабачковой икры, чаю и сахару для себя и девушек, да и на подарок я подкопил немного деньжат.

Тридцать рублей, пожалуй, истратить можно.

— Шикарно, — отозвалась Настя. — Везет же некоторым. Он курит?

— Еще как.

— А бреется?

— Само собой.

— С таким именем можно и не бриться. Никто бы не упрекнул его за это.

Словно пушинка, подхваченная сквозняком, она сорвалась с места. У витрины с портсигарами, металлическими футлярами для спичечных коробков и мундштуками Настя указала на массивный мундштук из янтаря. Я согласно кивнул.

— Оставим, как вариант, — предложила Настя и заскользила дальше.

Не поддающееся разгадке внутреннее возбуждение переполняло ее, беспокоило, распирало тревогой ее душу. Меня и самого охватила непонятная тревога. Я почуял в Насте беду, а какую, почему — поди разберись.

В отделе верхней одежды Настя облюбовала большой клетчатый шарф из чистой шерсти. Он обязательно понравится Даниле Петровичу. Продавщица неохотно, словно великое одолжение оказывая, подала Насте шарф. Мы купили его. Мундштук тоже.

Слегка смутившись и замешкавшись, Настя сказала, что теперь ей нужно справить кое-какие свои дела, а я, если мне скучно, могу подождать на улице. Ей, кажется, хотелось избавиться от меня. Но мне почему-то уходить расхотелось. Не сейчас ли разгадается то самое событие, что надвигается на Настю?..

Я отошел к окну, из которого открылся вид на пустынную площадь. На улице лепило мокрым снегом. Снег забивал пазы между венцами домов и морщины на коре черных тополей, нарастал округлыми ноздреватыми лепешками на наличниках окон и карнизах печных труб, покрывал серые крыши…

Недовольно взглянув на меня, Настя направилась в отдел тканей. Она пощупала одну ткань, другую и заинтересовалась белой кисеей. Я насторожился.

Настя накинула кисею на голову. Сперва кисея выглядела как легкий бесформенный платок, но Настя собрала складки, и кисея превратилась во что-то другое — знакомое, но я не мог вспомнить — во что.

Настя смотрела в зеркало, и меня заворожили ее счастливые и встревоженные глаза на внезапно осунувшемся, но от того еще более прекрасном лице с белым облаком над ним. Уж не выбирает ли она материал на фату? Не выходит ли замуж? Если оно так, то понятно, почему она оказалась в галантерейном магазине и для чего отправляется в Петрозаводск.