Василий Ермаков - Мотив

Мне хорошо запомнился тот момент, когда я почувствовал, что отныне и, может быть, навсегда Сашка Моряков невзлюбил меня. И невзлюбил крепко, настойчиво — как способен невзлюбить сильно обиженный самолюбивый человек.

В тот день мы узнали, что Анатолий Петрович Милюков заболел гриппом и химии не будет. А раз так, решил староста класса Герка Башмаков, то до отъезда на картошку надо закончить с жесткой. Мишени есть. Жестку не забыли?

— Как можно? — отозвался Сашка Моряков и, вынув из нагрудного кармана замшевой куртки жестку — кусочек овчины с пуком шерсти с одной стороны и с оловянной бляшкой с другой, — подбросил ее и стал ловко перекидывать со стопы на стопу, поглядывая то на меня, то на черноглазую, всю в смоляных колечках Валю Коничеву.

Увлечение жесткой было повальное. Сражались в нее на пару, впятером и даже больше — как придется. Наконец, было разыграно первенство класса. В финал вышли двое: Сашка и я. Но мы так наловчились обращаться с жесткой, даже и не следя за нею, что было решено: чемпионом будет объявлен тот, кто больше наколотит в пулевую мишень, приколотую к потолку.

Выудив из бокового карманчика вельветки две спички, Герка отломил у одной из них головку, спрятал руку за спину и, наклонив голову к левому плечу, что делал всякий раз, когда хотел что-нибудь скрыть или кого-нибудь запутать, оповестил, что короткая начинает.

Сашка потянул первым и вытянул длинную спичку. Удовлетворенно хмыкнув, он перекинул жестку мне. Я подбросил ее на ладони. Жестка была увесистая — значит, бить по ней надо сильно, но коротко.

Встав под мишенью и мельком взглянув на Валю — она с любопытством посверкивала темными глазами, — я поддал под жестку. Прямехонько, будто по нитке, она взмыла к потолку и смачно влепилась в центр мишени. Затем точно соскользнула на стопу. Почти уверенный в своей победе, я стал раз за разом, как автомат, лепить в центр, и только в центр.

— Вообще-то, — неожиданно проговорил Сашка, — кому это нужно? Чемпион по жестке — смешно.

— Да ну? — усмехнулся Герка. — Чего же ты раньше-то помалкивал?

Я оглянулся посмотреть, какое выражение было на лице Сашки — насмешливо-пренебрежительное, — и упустил жестку.

— Тридцать четыре, — объявил Герка мой счет и взглянул на Сашку.

Пожав плечами, Сашка поднял жестку и, несколько раз поддав, намеренно упустил ее. В классе сделалось тихо, и в этой тишине очень оскорбительно для меня прозвучал одобрительный смех Светки Утехиной. Он запомнился мне больше всего. Еще запомнилось, как Витька Аншуков, разинув свой большой рот, суетливо одергивал короткий свитер, заляпанный чернильными кляксами, как осуждающе усмехался на задней парте Васька Ямщиков, исподлобья косясь на Сашку, как досадливо морщился Юрка Горчаков, как бы давая понять, что у глупой забавы и конец глупый.

Раскачиваясь на широко расставленных ногах и наклонив голову к левому плечу, Герка с любопытством всматривался в лицо Сашки, нисколько не смущенного тем, что он натворил. А я стоял как оплеванный. Значит, Саша оказался умным, а я дураком. На Вальку я вообще взглянуть не смел — вот, поди, думает, какой простачок пытается завладеть ее вниманием.

— А я бы ни за какие денежки не пошла с Моряковым в разведку, — заявила вдруг Галка Пертонен. — Я что — дура? Еще отдаст в плен, а потом отопрется.

— Галочка в своем амплуа, — заметила Светка. — Разве можно судить о человеке по жестке? Смешно.

— Смешно, так смейся. А как мне о нем судить-то? Подождать, не присвоят ли ему звание Героя Советского Союза? Нашли дуру. Он пакостить будет, а ты молчи? Ждите.

— Подождем? — ухмыльнулся Сашка, неизвестно к кому обращаясь. — Пока Констанжогло поумнеет.

Он намекал на эпизод, который случился, когда мы проходили «Мертвые души». Галка никак не могла взять в толк, почему заодно с Маниловым, Ноздревым, Собакевичем, Коробочкой и Плюшкиным нужно было «разоблачать» и помещика Констанжогло, и довела «блаженную Машу» — так прозвали мы учительницу литературы — до белого каления вопросом: «А почему Констанжогло плохой? Отличный же хозяин и к крестьянам хорошо относится!» На что учительница, стиснув зубы, отвечала: «Потому что дворянин! Эксплуататор!..»

До Галки не доходило, что все дворяне обязательно должны быть плохими людьми. Иначе не случилось бы и Октябрьской революции. Иначе ей никогда не получить пятерки по литературе. Признаться, я и сам недалеко ушел от Галки. Мне тоже непонятно было, почему Констанжогло плохой. Зато Сашка легко воспринимал такие вещи. И не упускал случая позабавиться за счет тех, кто не воспринимал. Вот и сейчас он желал, чтобы мы посмеялись над Галкой, чтобы забыли про жестку. Но никто не поддержал его, даже Светка.

— Сам пыльным мешком из-за угла стукнутый, — довела до сведения Сашки Галка. — Круглыми-то, если хочешь знать, дураки да отличники бывают.

Сашка погасил ухмылку. Он был круглый отличник, имел даже твердое намерение закончить школу с золотой медалью. Но на Галку это не производило никакого впечатления. Как и то, что Сашка лучше всех в классе, а может и во всей школе, обувался и одевался, что его отец был каким-то крупным районным деятелем.

— Господи! — вздохнула Светка. — Было бы из-за чего. Чемпион по жестке — действительно же смешно.

Ее слова хлестанули меня побольнее, чем откровенная наглость Сашки. Я уже не помнил, с какого времени стал чувствовать себя чем-то обязанным Светке, будто бы виноватым перед ней; начал замечать, как бросаются в глаза заплатки на локтях моего пиджака и стоптанные вовнутрь каблуки на моих полуботинках.

И в этот момент Валя ободряюще посмотрела на меня. Сашка перехватил ее взгляд, и это, как заметил я, очень обидело его. И он невзлюбил меня еще сильнее, чем не любил до этого, и, может быть, навсегда.

Деревня Наттоваракка схоронилась за дремучими лесами с багровыми клюквенными болотами и холодными светлыми озерами. Если бы не козы, щипавшие траву на лужайках меж изб, можно бы подумать, что в деревне никто не живет — такой она показалась безлюдной.

Наша машина подрулила к правлению колхоза, из распахнутого окна которого выглянул скособоченный угрюмый человечек в порыжелой кепчонке, и Клавдия Степановна, поправив на каштановых волнистых волосах новенький беретик, вошла в правление и заговорила именно с этим человечком, отчего мы догадались, что он, несмотря ни на что, местное начальство, может быть, сам председатель колхоза. Слушал председатель участливо, но маленькое лицо его было при этом такое печальное, будто бы он мог, да не хотел сказать: на все-то я в своей жизни насмотрелся, чего только не наслушался и ничем-то, люди добрые, вы меня больше не удивите.