Джонатан Фоер - Погода – это мы [litres]

Когда мне было немного за тридцать, я три года собирал материалы по промышленному животноводству и выразил свое негативное к нему отношение в книге под названием «Мясо. Eating Animals». Потом я провел почти два года, проводя сотни публичных чтений, лекций и интервью на эту тему, обосновывая, почему не следует есть мясо, произведенное на агропромышленных фермах. Поэтому мне было бы намного проще не упоминать, что в сложные времена за последние пару лет – переживая болезненные передряги на личном фронте или разъезжая по стране, чтобы рекламировать очередной роман, когда я меньше всего годился для саморекламы, – я неоднократно ел мясо. Обычно гамбургеры. Зачастую в аэропортах. То есть мясо, произведенное именно на таких фермах, против которых я выступал сильнее всего. И причина, по которой я так поступал, делает мое лицемерие еще более жалким: это меня успокаивало. Могу представить, как в ответ на это признание последуют ироничные комментарии и закатывание глаз, не говоря уже о радостных обвинениях в мошенничестве. Некоторым читателям это покажется по-настоящему возмутительным – я много и увлеченно писал о том, какие мучения промышленное животноводство причиняет животным и как разрушает окружающую среду. Как я мог ратовать за радикальные перемены, как мог растить детей вегетарианцами и при этом есть мясо для успокоения ?

Мне хотелось бы обрести покой каким-нибудь другим способом – в чем-то, что давало бы его на постоянной основе и не было бы анафемой для моих убеждений, – но я тот, кто я есть, и я делал то, что делал. Даже когда я работал над этой книгой, уже будучи убежденным вегетарианцем – на что меня когда-то подвигла проблема благополучия животных, – и это убеждение было тем глубже, чем полнее я понимал, какое влияние мясо оказывает на окружающую среду, редко когда выпадал день, чтобы я не испытывал желания его съесть. Временами я задавался вопросом, не мое ли крепнущее рациональное отрицание мяса питало мое крепнущее желание его употреблять. Так или иначе, мне пришлось примириться с тем фактом, что если действия могут хоть в какой-то степени следовать за волей, то аппетиты – нет. Я испытал нечто вроде «знаю, но не верю» Феликса Франкфуртера, что привело меня к настоящей борьбе, а иногда – к великому лицемерию. Мне почти невыносимо стыдно об этом рассказывать. Но об этом нужно рассказать.

Когда я продвигал «Мясо. Eating Animals», меня часто спрашивали, почему я не веган. Благополучие животных и защита окружающей среды, аргументы против молочных продуктов и яиц также являются аргументами против мяса, и зачастую даже более сильными. Иногда я прятался за трудностями готовки для двух привередливых детей. Иногда грешил против правды и называл себя «вегетарианцем по сути». На самом же деле у меня не было другого ответа, кроме того, озвучить который было бы слишком стыдно: мое желание есть сыр и яйца пересиливало мою преданность борьбе с жестоким обращением с животными и разрушением окружающей среды. Это напряжение слегка меня отпустило, когда я стал говорить другим людям делать то, чего не мог сделать сам.

Очная ставка с собственным лицемерием напомнила мне, как трудно жить – даже просто пытаться жить – с открытыми глазами. Осведомленность о трудностях помогает облегчить усилия. Усилия , не усилие. Я не могу представить будущее, в котором я решу снова стать мясоедом, но я не могу представить будущее, в котором мне не хочется мяса. Сознательный выбор еды станет одной из битв, отмеряющих и определяющих мою жизнь. Я понимаю эту битву не как выражение собственной неуверенности в том, как правильно питаться, а как естественное выражение сложности пищевого выбора.

Еда для нас не просто средство набить живот, и мы не просто подстраиваем свой аппетит под нужные принципы. Мы едим, чтобы утолить свои первичные желания, создать и выразить себя, стать частью сообщества. Мы едим не только ртом и желудком, но и умом и сердцем. Когда я ем, в этом участвуют все мои воплощения – отец, сын, американец, уроженец Нью-Йорка, прогрессист, еврей, писатель, защитник окружающей среды, путешественник, гедонист, – а также вся история моей жизни. Когда я впервые стал вегетарианцем, в возрасте девяти лет, моя мотивация была простой: не причинять страданий животным. С годами мои мотивации менялись, потому что менялась информация, которой я располагал, но, что еще важнее, потому что менялась моя жизнь. Возраст приумножил мои воплощения, как это обычно и происходит у большинства людей. Время смягчает этические противопоставления и учит ценить то, что можно назвать жизненным хаосом.

Прочитай я предыдущие несколько предложений в старших классах средней школы, они показались бы мне ворохом самовлюбленного вздора – «жизненный хаос»? – и меня бы глубоко разочаровала жалкая личность, в которую я превратился. Меня радует, что когда-то я был таким, каким был, и надеюсь, что другие молодые люди обладают столь же несгибаемым идеализмом. Но меня также радует, что сейчас я такой, какой есть, не потому что так проще, а потому что это помогает наладить диалог с миром, который отличается от того, в котором я жил двадцать пять лет назад.

Есть место, где пересекаются личные интересы человека и его интересы в качестве одного из семи миллиардов землян. И, возможно, впервые в истории выражение «свое время» теряет смысл. Изменение климата – это не пазл на журнальном столике, к которому можно вернуться, когда есть время и настроение. Это горящий дом. Чем дольше мы оставляем его без внимания, тем сложнее становится его содержать, а благодаря положительным обратным связям – превращению белого льда в темную воду, которая поглощает больше тепла, таянию вечной мерзлоты, высвобождающей огромные количества метана, одного из самых вредных парниковых газов – мы очень скоро достигнем переломного момента, когда изменение климата станет «безудержным», и не сможем спастись, как бы ни пытались.

Мы не можем позволить себе роскошь жить в свое время. Мы не можем жить так, словно наши жизни принадлежат только нам. Наши предки вкладывали в это другой смысл, но наш образ жизни закладывает будущее, которое будет невозможно изменить. Представьте, если бы история повернулась иначе, и Линкольн не отменил бы рабство в 1863 году, и Америка была бы обречена поддерживать институт рабства до конца времен. Представьте, если бы право двух однополых людей вступать в брак целиком и навечно зависело от решения Обамы в 2012 году. Говоря о прогрессе моральных устоев, Обама часто цитировал утверждение Мартина Лютера Кинга о том, что «дуга вселенной морали длинна, но она гнется в сторону справедливости». Настал беспрецедентный момент, когда эта дуга может навсегда сломаться.