Нора Эфрон - Оскомина

Я уставилась на него, собираясь с мыслями, но тут впереди, над спинкой кресла возникла голова Мег Робертс.

— А я надеялась увидеть вас позавчера у Бетти, — говорит она.

— Оплатите, пожалуйста, билет, — раздается надо мной голос стюардессы.

Я нашарила в сумке кредитку, протянула стюардессе.

— У Бетти? — переспрашиваю я.

— Она же отмечала день рождения, — объясняет Мег.

— О Боже! — И я посмотрела на Марка. Он покачал головой: тоже забыл. В тот день я ревмя ревела в Нью-Йорке, он трахался, как кролик, в Вашингтоне, и мы оба забыли, что Бетти пригласила нас на вечеринку — ей исполнилось тридцать девять лет. Единственный способ вымолить у Бетти прощение — рассказать ей, почему так получилось. Но тогда все поголовно будут знать, что мое замужество потерпело крах, а этого мне вовсе не хотелось.

Мне, например, доподлинно известна вся подноготная о семейной жизни Мег Робертс. Мег под большим секретом рассказывает все своей подруге Энн, та делится с Бетти, а уж она — со мной. Я знаю, что Мег Робертс спит с кандидатами в президенты, а ее муж — с секретаршами пресс-секретарей кандидатов в президенты. И, судя по всему, оба вполне счастливы.

— Как отметили, хорошо? — спрашивает Марк.

— Замечательно, — говорит Мег, и ее голова скрывается за спинкой ее кресла.

На самом деле застолье в Вашингтоне замечательным быть не может. После получаса разнообразных аперитивов вы оказываетесь в многочасовой ловушке: вас сажают между двух чрезвычайно влиятельных господ, полагающих, что раз уж вам повезло стать их соседкой, вести беседу — ваша забота. Вы обязаны расспрашивать их обо всем. О переговорах по сокращению стратегических вооружений. О лоббистах закона о свободной продаже огнестрельного оружия. Об их избирательных округах. О грядущих выборах. Но вот ужин подходит к концу, и все разъезжаются по домам. Я не устаю изумляться тому, что женщины вроде Мег Робертс все же умудряются отыскать в Вашингтоне каких-никаких партнеров для постельных утех; впрочем, Мег Робертс явно знает способы разговорить и расшевелить здешних мужчин, просто мне они не известны.

Сэма стошнило на Марков новый блейзер.

Марк чертыхнулся.

— Извини, — бросаю я.

Сэм заплакал. Запах рвоты поплыл по салону, из соседних рядов послышался ропот, готовый перейти в шиканье. А там, чего доброго, забьют насмерть шариковыми ручками.

— За что, собственно, я извиняюсь? — говорю я. — Я ни в чем не виновата.

— Верно, — соглашается Марк. — Извини.

— Ты тоже не виноват, — говорю я.

— Да я кругом виноват.

— Если бы ты и правда так думал, то оплатил бы мой билет.

Я подхватила Сэма и направилась в туалет. А Марк принялся оттирать блейзер носовым платком.

— Этот блейзер ты покупал вместе с Телмой Райс, так? — бросаю я, уходя. Ответ меня не интересовал. Когда Марк влюбляется, он сразу же обновляет свой гардероб под нежным взглядом очередной возлюбленной. Порой мне казалось, что половину нашей с ним жизни я провела в примерочных мужской одежды, где малорослые седые портные, стоя на коленях, делали мелком отметки на отворотах его новых брюк.

В уборной я положила Сэма на крышку унитаза и начала переодевать. В самолете сиденье унитаза такое маленькое, что даже молочного поросенка не очень-то переоденешь. Пока я меняла Сэму комбинезончик, маечку и памперс, голова его то и дело скатывалась с сиденья. Закончив, я глянула на себя в зеркало: вдруг я постарела, посерьезнела или помудрела? Нет, просто очень устала. Итак, я возвращалась домой. Возвращалась вместе с мужем. Я любила мужа. Нью-Йорк — прекрасный город, но что такое город по сравнению с моей семейной жизнью? Все, конец щавелевому супу. Никогда бы не подумала, что мой брак выдержит супружескую измену, а вот, поди ж ты, выдержал. До чего наивно было думать, что со мной такое никогда не случится. Говорят, что все супружеские пары проходят через нечто подобное. От хоровода этих избитых фраз у меня закружилась голова. Я опустила Сэма на пол туалета, и меня тут же вырвало. Командир самолета по громкой связи объявил: вскоре посадка в Вашингтоне, наш самолет начинает снижение. Ну, вот и все, подумала я. Вытерла лицо и вернулась на свое место.

Вижу, что уже довольно давно в моей повести не появлялись кулинарные рецепты. Но если хочешь развивать сюжет, вставлять рецепты не так-то просто. Конечно, сюжет этой повести не слишком сложный, и все же эта книга куда более сюжетная, чем прежние мои сочинения: там фабула перескакивала от одного персонажа к другому, а здесь как-никак есть сюжетная линия, с началом и концом. Вот чем, в частности, отличается эта повесть от моей жизни: я точно знаю, с чего она началась и чем завершится. Когда рухнул мой первый брак, я начала кое-что записывать, к примеру, про хомячков и про стычку из-за журнального столика; однако никак не могла решить, стал ли распад нашего с Чарли брака началом или концом сюжета. История же, которую я рассказываю здесь, началась в тот день, когда до меня дошло, что у Марка роман с Телмой, и ровно шесть недель спустя наступила развязка. У этой истории счастливый конец — но только потому, что я вообще за счастливые концы; я вовсе не против счастливых начал, но все начала и так счастливые. А что же посредине, спросите вы. Посредине все очень непросто. Возможно, тут-то и кроются главные трудности современной жизни.

И вот что еще нужно сказать моим читателям: именно потому, что я рассказываю историю моей жизни, в этой книге гораздо меньше рецептов, чем в других моих книгах; и если вы ее купили в надежде найти в каждой главе кучу кулинарных советов — не взыщите.

Итак, я остановилась на том, что приняла решение вернуться в Вашингтон, и тут уж хочешь не хочешь, а надо рассказать, наконец, про Сигелов; но, раз речь зашла о Сигелах, без рецепта лапши по-деревенски не обойтись. Несколько лет назад мы вчетвером отправились в Италию, и нам с Джули Сигел удалось выцыганить рецепт этого блюда у хозяина одного римского, ресторана. После поездки мы еще очень долго приправляли все подряд соусом песто: в Италию мы съездили в 1977 году, и песто был тогда приправой номер один. Артур Сигел однажды заметил: «Песто — это киш [55] Киш — открытый пирог с начинкой из взбитых яиц, сыра, овощей и т. д. семидесятых». Артур — мастак на точные характеристики; после его афоризма нам почему-то расхотелось приправлять еду песто. И всякий раз, услышав от Артура новый афоризм, Марк мчался разворачивать его в очередную колонку. Артур частенько негодовал на журналистов, бессовестно ворующих его словесные перлы, но на самом деле ему это льстило. Он был постоянным героем Марковых колонок; на юридическом факультете Джорджтаунского университета, где Артур преподавал уголовное право, он славился язвительным остроумием, хотя, в сущности, просто коротал там время, ожидая, когда клан Кеннеди вернется во власть.