Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

— Ну, подъем! Не засиживаться.

Поселок показался внизу, залитый маревом.

— Тихо, — сказал Мосс. — Куда рванула?

Он поймал меня за пояс.

— Пригнись! Тьфу, что ты вся растопырилась, ты прижмись ровнее, — мы лежали в траве на обочине, вокруг на мили ни живой души — так мне казалось. Но у Мосса было, видимо, другое мнение. — И голову пригни!

Я, как могла, распласталась по рыжей земле… Тонкий стебелек полыни попал в рот, я невзначай прикусила — и весь мир стал горьким по-настоящему. Мосс долго вглядывался, — что там было видно без бинокля? Потом сказал: «Можно».

Одна только черная коза, привязанная к тополю, встретила нас на поселковой улице. Солдат заглянул через один забор, через другой, выругался тихонько.

— Никого нет?

Он не ответил. Толкнул калитку, и мы вошли в сад.

— Уна!

Солнце жгло затылок. Мосс крикнул еще раз и сбросил автомат с плеча. Пошел к двери, загородив рукою мне дорогу. Коза с той стороны подошла к забору и замекала противно. Тут дверь все-таки распахнулась.

— Моисей, ты? — спросила особа, вставшая на пороге. На ней был серый брючный костюм, вовсе не деревенский, с каким-то ярким пятном на плече. — Симон с тобой?

— Нет, — угрюмо отвечал Мосс. — Велел вот… привести.

Все это вдруг показалось мне невыносимым. Голова кружилась. Пятно ползло, — это оказался рыжий котенок, он нагло мяукал… на лице Уны было страдание.

— Входите, — стеклянным голосом велела она. Отступила в сторону, и темная прохлада дома поманила меня — свыше сил. Я на что-то опустилась, сквозь звон в ушах донеслось:

— Если вдруг — скажи… Нет уж. Ладно. Прощай, Моисей.

— Да что… увидимся еще. Я скоро вернусь за ней.

— С Богом. Ступай.

Потом Уна возилась в прихожей, шаркала веником, цыкала на кота. Вошла, неся глиняные кружки.

— Молоко. Пейте.

— Спасибо.

У нее в кружке, может, и что другое было — осушила она ее залпом, уставилась в окно.

Господи, поплакать, что ли, — пока не видит эта баба в шелковом костюмчике…

— Где мы? Что это за место?

Уна обернулась, смерила меня равнодушным взглядом и снова уставилась в окно.

— Очень глупо…

— Что — глупо?

— Смотреть на меня так, будто я виновата.

— Дорогая вы… — тут снова на меня взглянула и переменила немного интонацию, будто хотела сказать: «дорогая вы штучка…», — дорогая моя, все дело в том, что Мосс должен был привести его! Его, а не вас. Понимаете вы, что это значит?

— Понимаю, — я уже была злая как черт, потому что Уна говорила чистую правду. — Но зачем-то же он так поступил!

Она не ответила, отцепила от рукава котенка, спустила на пол. А я подумала о том, что маячило в уме все эти часы: он ведь меня предупредил. Два месяца я носила с собой везде паспорт и немного долларов — потому что после мятежа танкистов он сказал, что нужно быть готовой в любой момент бежать. Мне не хотелось это понимать, не хотелось знать и даже думать я об этом, казалось, не могла — куда бежать? Как? Где может быть для меня место? Кроме того, я полагала, что одного бегства в жизни мне хватит — но Симон, как всегда, оказался прав.

Как всегда.

И вот я снова в бегах, а он — он остался там.

«Вы не стройте ему глазки, милая, — сказала Серена где-то через пару недель после начала моей работы, — наш шеф-то — гей ». Я еще запомнила, что она употребила именно это слово, английское, вежливое… Я тогда очень удивилась. Не то чтобы я до этого знала геев или хотя бы видела их, но представление-то было, и Симон в него никак не укладывался. В нем не было ничего против природы. Вопреки очевидности, и здравому смыслу, и тому, как это касалось меня лично. Может быть, я никогда до этого не встречала мужчины с таким чувством собственного достоинства. Обычно ведь демонстрируется совсем другое… А тут — обаяние, ясное, как летний воздух. Чистота. Строгость. Видит Бог, как я старалась все увязать и поставить на свои места. А он просто был — ежедневно. К нему нельзя было прикоснуться как бы ненароком, он не поддерживал этой всеобщей манеры чмокать при встрече в щечку. Иногда он целовал мне руку. Смейтесь, да! А я готова была плакать, потому что лишь кончиков пальцев он касался губами. И он не признавал, — умел не признавать, — моих по этому поводу переживаний. Другом, помощником, выручателем из иногда не очень приятных положений он готов был быть. Но не любовником. Было время, когда это сводило меня с ума. А он заметил, конечно, — было ли что-то, чего он не замечал? — и случился у нас откровенный разговор… О природе и выборе, об одиночестве и дружбе, такой, какой сейчас вспоминать было больно, потому что там была тишина, и музыка, и хорошая еда, и, несмотря на всю мою печаль — было ощущение покоя, того, что вся жизнь впереди. Помню, что признавала его правоту и злилась, как всегда, и сказала, мол, хорошо, все поняла, заведу себе парня, красавца и умницу — а ты возьмешь да и влюбишься в него? А он ответил — очень серьезно — чтобы я не волновалась. «Я абсолютно надежен», — сказал он, и это было не похвальбой, а правдой.

Хозяйка со мной особо не церемонилась. Как только Мосс ушел и молоко было выпито, она сунула мне в руки полольник, и до заката я проторчала на грядках, рыхля, поливая и таская выполотую траву козе. Чем в это время занималась Уна — я не знала, изредка она являлась, оглядывала сделанное и исчезала, не говоря ни слова.

Ужинали тоже в молчании. Мало того, что поперек горла вставал кислый творог, так еще и не на чем было успокоиться сердцу. Тишина — как в гробу, свет от свечи неровный, хозяйка жутковатая… Уна смотрела мимо меня, я все больше — в свою миску. Потом хозяйка собрала посуду и вышла в кухню. Рыжий котенок вспрыгнул на стол, обнюхал доски, мою руку. Лизнул бы, протянул лапку… Но звереныш не собирался разделять мои внутренние движения, сел на порядочном расстоянии. Свеча его не пугала, пламя в золотых глазах дрожало бабочкой. Даже кошке нет до меня дела. Я поднялась, тихонько прошла в сенях, спустилась с крыльца.

Господи, я-то и забыла, что ночью темно. То есть — ничего не видно буквально, и даже звезды не сразу проявились в глухой черноте наверху. Меня разобрал нервный смешок. Куда собралась? Далеко я отсюда уйду… Ну, что же мне делать, что делать?!

Ах, нет, это только ветер откуда-то из сада… Не знаю, что там у нее росло, в том углу, но запах… Я осторожно двинулась: не то, это укроп, а это… тьфу, и не знаю, гадость какая-то… Я потеряла направление и стояла в незнакомом огороде, принюхиваясь. И ведь видела днем, кажется, но тут поди разберись! Тут снова потянуло — по правой щеке. И я стала пробираться направо, давя какие-то хрусткие плети, и — вот они, такие холодные даже на ощупь, ребристые стебли, узкие волнистые листья… Вот это не обманет и не уйдет, я сорвала веточку и, как глупый кролик, примяла и разжевала мятный листок.