Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

Каменный он был, золотой божок, само равновесие. Непоколебимое. Менялись ролями, любили, как только в голову могло прийти — бывало, Келли и слезы глотал — так сердце заходилось, но Тераи словно знать не знал ничего такого. Принимал любовь бесследно. Отдавал свою — и не заглядывал в глаза — что там? Жизнь складывал легко — уволился из приезжего шоу, стал выступать в «Сиде» соло, сделался знаменит — еще бы нет! Но оставался при Келли — не домашним любимцем, приходил, когда вздумается обоим, а иногда — когда самому вздумается, жил день, два, неделю — как получалось. Не напоказ сладкая парочка, и не семья — Господи упаси! — а двое. Не связаны вроде ничем, и не свободны.

Уйдет ведь, что буду делать? — думал иногда Келли и пугался будущей тоски — а раньше бы и в расчет не принял. Это потому, что он не просто молодой — юный… Не сравняемся, хоть двадцать лет вместе проживи. И сам ухмылялся — двадцать лет! Сколько дашь, судьба, столько и возьму, говорил себе, и ни разу не спросил — что дальше? Глупо спрашивать такое.

Слова — как яблоки. Зреют медленно, наливаются силой, повисают на языке… можно и проглотить, чаще это яблоки горькие. Но Келли свои не удержал — и проглотить не удалось. О чем думал, сдаваясь понемногу, о том и сказал в конце концов. От ранней весны до бабьего лета — хватило времени если не понять, то почуять — здесь беда. Здесь.

Когда жара донимала и не нужно было управляющему днями сидеть в конторе, а Тераи не репетировал, не был в Аделаиде по своим делам или не уезжал выступить где-нибудь еще — тогда обычно Келли брал скутер, и они вдвоем уплывали подальше от городских пляжей. Забирались за волнорезы, раздевались догола, оставляли лишь спасательные пояса сверху — и айда с ветерком по зеленой волне! На побережье были заливы, доступные только с моря, — чистый песок, выглаженные водой каменные плиты, нетоптаная красота… Прямо как в раю, — не без ехидства замечал Келли, догоняя танцовщика на мелководье, стараясь схватить за косу, — Тераи днем обычно заплетал волосы, но женственным от этого не становился. Иногда удавалось, чаще Тераи сам развязывал шнурок, потом его всегда искали подолгу, собираясь назад… Нет, конечно, они не были в раю, и невинными тоже не были, но все живое, кроме них, молчало в зное, и то, как они смеялись и что говорили друг другу — в полный голос, шепотом, или в крике — если не сдержать… казалось особенным. Во всяком случае, Келли за этим приезжал сюда. Тераи же просто играл — и с водой, и с песком, и с Келли. Никакой хореографии, никаких танцев — от природы у него было тело пловца, и душа гладкая, как вода в прогретой бухте. Но и в танце, и в любви он величаво и тщательно «сохранял лицо», не уступая ни черточкой, только глаза закрывал. Келли тоже научился не подглядывать — потому что видеть эту совершенную маску было мучительно, а понять — и вовсе невозможно. Верил телу, рукам своим, этой радости — сколько мог, потому что сердце — сначала исподволь, потом все настойчивее, — выстукивало: беда.

Тераи бы оказаться, или быть, или стать совсем другим — не как те, без числа и памяти, еще совсем вроде недавно, но уже не вернуться туда… И не как тот, один-единственный, о котором ни слова… Келли хотел, чтобы случилось так — может быть, больше, чем удовольствия от любви… Но самого Тераи как раз и не мог удержать. Все сейчас, только на это мгновение, на сегодня. И «сегодня» повторялось, но не наполняло ничего.

В начале осени вот так же вырвались из города — свой день есть свой день.

Ловили рыбу, порадовали друг друга, и это уже становилось обычным, вошло в привычку. Вот будет зима — Келли хмыкнул, представив себе, как сидят, прижавшись тесно, под проливным дождем… Сейчас-то было приятно лежать голым животом на влажной плите. Но позднее солнце придавило плечи, тяжело легло на затылок.

А скользнуть в воду, спрятаться — не получалось. На самом краю плиты сидел Тераи, свесив ноги в режущую бликами волну. Над ним — или в море, но так высоко, что казалось — прямо над ним, — качалась на восходящем потоке морская птица.

— Как ангел…

— Что?

— Птица. Смотри, как зависла…

— Птица, — фыркнул Тераи и откинулся на локти, подставил себя свету. — Толстая, белая жадина… Правда, ангелы тоже толстые и белые. В белом.

Келли рассмеялся.

— С чего бы? Где ты таких видел?

— Дома в поселке. В церкви. Мой дядя рисовал. Они у него всегда на тетку Рангу походили — толстые, с томными такими глазами… Вот таких я видел. А ты?

Келли не ответил сразу. Толстые белые тетки… Высокий, открытый, повернутый к солнцу…Светловолосый… нет, это уже давно… Давно. Не со мной.

— Нет. Я все больше по людям… Однажды, правда, встретил — совсем не такого… и даже любить довелось…

Тераи многозначительно похлопал себя по груди. Келли отрицательно мотнул головой.

— Ну, что ты. Какой из тебя ангел.

Тераи задрал брови.

— Ты искуситель такой… маленький маорийский дьявол.

— Хорошо еще, не сумчатый, — уточнил Тераи. — Ладно, допустим. А ты?

— Я-то? — Келли удивился — как легко соскользнули слова, — я всего лишь старая ирландская шлюха.

Он ожидал, что Тераи засмеется, или рассердится, или хотя бы скажет — какая чушь, мой милый! На худой конец удивится — почему же шлюха?

Но тот посмотрел, словно прикидывал что-то, и спросил:

— А сколько тебе?

Келли оторвал живот от камня, сел.

— Ну, сколько?

— Тридцать три. Через две недели будет тридцать четыре.

Тераи сложил губы дудочкой.

— О-о! Мне всего девятнадцать. Так что ты действительно… старый…

— Дьявол! Дьявол! — Келли вскочил, ему вовсе не было смешно, хотел схватить за волосы, но Тераи легко увернулся, подставил плечи. — Да на куски разорву!

Тераи не сделал даже вида, что испугался. Сквозь ресницы смотрел внимательно, словно пересчитывал, по частям складывал нависшего над собой любовника: так, это пальцы… ничего, крепкие, руки — ага, мускулы имеются, плечи — годятся, какие есть, крестик на золотой цепочке, живот — плоский пока еще, колено… и в обратную сторону: живот, татуировка, крестик, бешеные карие глаза…

Сколько ушло на это — секунда? Меньше? Но когда высвободил руку — притянуть к себе, ведь ничего же не случилось — было поздно уже. Келли сам его отпустил и сел поодаль.

— Не обижайся.

— Я не обижаюсь. Черт, где мои плавки, утопил я их, что ли?

— Они в скутере, под сиденьем. Келли… это же правда. Ты старше.

— И ничего кроме правды, детка. Ты спишь с богатой подержанной шлюхой. Она еще не морщинистая, правда, не дряблая даже… и не в маразме. Ты сам-то понимаешь, до чего это отвратительно?

Поднялся и отошел к скутеру, искать плавки. Тераи тем временем понял — что-то не так, возвысил голос: