Жорж Старков - Город ненаступившей зимы [СИ]

— Страховка, заморозка выплат и так далее, — замахал руками полковник. — Такой прецедент даёт много возможностей не только для банка, но и для всей системы. С одного раздутого факта можно оттолкнуться настолько сильно, чтобы подпрыгнуть до тех высот, где кроят федеральные законы.

— Даже так?

— Анвар, не задавай лишних вопросов, — посоветовал полковник. — От тебя требуется исполнение и не более того. Прикрытие, поиски виноватых и так далее — дело наше. Это тебя не коснётся.

— Я так понимаю, вариантов у меня немного?

— Немного, — признался начальник. — Не огорчай меня.

Анвар лишь грустно улыбнулся.

— И ещё, — как бы, между прочим, поинтересовался полковник. — Помнишь о моей просьбе?

— Помню. Вот, — протянул он офицеру тоненькую папку, — здесь всё, что мои люди смогли нарыть.

— Что так мало? — удивился полицейский.

— Да потому, что нет на них ничего. Обычные работяги — не больше. Старший брат, правда, довольно успешный инженер. Но связей особых нет. Криминала тоже не наблюдается. У младшего брата пару инцидентов по хулиганке, а так — всё чисто.

— Это хорошо… — пробубнил себе под нос Вадим Артёмович, но Анвар всё же услышал.

— Что хорошо? Что чисто?

— Что работяги! — недовольно ответил полковник. — Не хватает у нас в стране работяг, не хватает…

Прошла ровно неделя с того момента, как Сергей понял, что его связь с тем миром, где он прожил, как ему раньше казалось, таких долгих и, как он сейчас понял, столь кратких сорок два года — ещё осталась. Семь мучительно долгих дней миновало с той самой минуты, как он осознал — живые рядом, живые вокруг. Для того чтобы увидеть — нужно просто посмотреть как следует.

Отойдя от ужаса, наведённого Толиком, долго ходил по городу, смотря на него другими глазами. Видел, как люди торопливо бегут домой после работы. Как горожане толпятся у касс продуктового магазина, набрав полные корзинки того, что уже через пару часов превратится в ужин. Как прогуливается молодёжь по той самой площади, где много-много лет назад познакомились его родители. Родители…

Сейчас они были теми людьми, кто, сам того не зная, заставлял Сергея снова уходить в мир серости и уныния, в мир мёртвых. Он просто не мог смотреть на то, как чахнет его мать и как отец отчаянно пытается её подбадривать, а потом сам скрывается в дальней комнате, где до сих пор была ждущая старшего сына и застеленная свежим бельём постель, и тихо плачет, глядя на пустующее ложе. Инженер видел слёзы отца лишь однажды, на похоронах бабушки. Теперь мог наблюдать эту, доселе эксклюзивную и, до судорог собственного, пусть даже, мёртвого сердца, печальную картину ежедневно. А потому, Сергей просто закрывал глаза, не в силах смотреть на то, что стало с самыми родными ему людьми, и оказывался один. Не было ни матери с отцом, ни домашнего уюта родительской квартиры. Стены, выгоревшие и затянутые паутиной трещин. Мебель — стара и скрипуча. Солнце холодное и, какое-то, вовсе не солнечное, можно даже сказать, мрачное.

Булавин понимал — он никогда уже не вернётся. Нужно было принять это и расстаться с тем, уже чужим для него, миром. Однако, это казалось выше сил. Он не столько хотел жить в нем, сколько быть рядом с теми, кто ещё являлся его частью. Сергей прекрасно осознавал всю абсурдность своих желаний, но ничего поделать не мог. Он приходил к родителям, но вскоре возвращался в сумрак, ибо не получалось без боли смотреть на стариков. Приходил к брату и его жене. Они тоже переживали, но держались, а потому с ними инженер проводил больше времени. А ещё Сергей приходил к Витюше и, как оказалось, ребёнок иногда его видит.

Булавин вспомнил, что так же было и в день его смерти. Но, тогда, находясь под впечатлением и откровенным испугом от своей новой сущности, он попросту упустил это из виду. Теперь тоже боялся, ведь не понимал — почему живой человек, ребёнок, видит то, что видеть не должен? Ответов на этот вопрос, ни Вайнштейн, ни Толик не дали. Сказали, лишь, что здесь бывает всякое и, вообще, отнеслись к феномену, как-то слишком спокойно. Сергея же этот вопрос волновал не на шутку. Однако, вопреки своим опасениям, он решался иногда помахать племяннику рукой или подмигнуть, на что тот реагировал вполне спокойно, будто дядя был, вполне себе, обычным человеком.

Но, в этот день Сергей решился на невиданный, по крайней мере, в трезвом уме, эксперимент — наладить с ребёнком контакт, а проще говоря, попытаться подружиться. Коль уж не получилось при жизни, почему не попробовать после? Единственное, что Булавина действительно смущало, так это опасения — не повредит ли такое общение Витюше. Вдруг, знакомство с мёртвыми приближает или притягивает смерть к живым? Правда, здешние друзья Сергея — подросток и старик, заверили, что данная гипотеза несостоятельна и является полнейшим бредом.

Инженер стоял у калитки братского двора и взвешивал на невидимых весах свои страхи и желание ещё раз услышать голос живого человека, обращённый к нему, тоже, как к живому. Он долго и понуро глядел на облезлые, в этом мире, ворота. Потом протянул руку к щеколде, но отдёрнул ладонь в нерешительности. Он всё ещё боялся и оттого чувствовал, будто ни его семья потеряла брата, сына, дядю, а словно он сам осиротел, лишился того, что совсем недавно вновь стало самым главным.

Сергей развернулся и пошёл прочь. Бредя через пустырь, он, ещё раз обернулся, отойдя метров на сто, с грустью и тоской глянул в сторону дома, где жил брат со своею семьёй. Посмотрел не своим, уже привычным, а тем живым взглядом, который постиг совсем недавно. Над казавшимися с такого расстояния почти одинаковыми заборами, зеленела полоска свежей растительности. Кое-где виднелись вкрапления красных и жёлтых цветов — лишь точки на полуразмытом фоне. Сергей взглянул в небо. Оно было таким чистым и нежно-голубым, а солнце, как бы он сказал в детстве, широко улыбалось. Но вот, безоблачную гладь начали затягивать свинцовые облака, а над землёй поплыл жиденький туман. Булавин снова опустил глаза на крошечные домики, и теперь они казались серыми и безжизненными. Вместо зеленой полоски придворовых полисадиков, размазались светло-коричневые кляксы сухостоя. Он снова смотрел на мир так, как и нужно смотреть мертвецу. Мёртвый не может питать иллюзий, не должен видеть то, что было. Он обязан смотреть на свою реальность без розовых очков ностальгии.

Булавни вновь, почти на физическом уровне, ощутил одиночество, которое может быть столь всепоглощающим только по эту сторону смерти. Он чувствовал себя, как всё что его окружало. Как пожухлый, почти высохший сорняк, коим был захвачен практически каждый кусочек земли на пустыре. Как приближающиеся с каждым шагом пятиэтажки — пустые, овитые паутиной трещин, с погасшими навеки окнами. Был таким же никому не нужным. Не нужным, отныне и вовеки.