Жорж Старков - Город ненаступившей зимы [СИ]

— Ты слышал, что сказал брат, — невидимо подошёл сзади Вайнштейн и положил руку на плечо. — Твоё время ещё не пришло. Оно ведь, знаешь, как бывает — не ждёшь, не гадаешь уже, а оно наступает…

— У вас тоже? — вопросил Толик у Вайнштейна.

— Да, — мелко кивнул старик. — Мне кажется, что да… И у тебя?

— Да, — чуть грустно улыбнулся парень. — Я чувствую…

— Стоп, стоп, стоп! — буквально завопил Сергей. — Вы, что? А? Вы, что удумали?

— Это не мы, — ласково помял плечо Сергея Вайнштейн. — Это время так решило. Оно просто пришло. Мы здесь больше не нужны.

— Что значит «не нужны»? — скинул руку Вайнштейна Булавин. — А, как же я? Как же мне быть? — потерянно переводил он взгляд то со старика на парня, то обратно. — Неужели вы меня здесь одного оставите?

— Почему одного? — удивился Толик и кивнул на аллею, удаляющуюся в глубину парка, где вдалеке просматривался уныло бредущий в их сторону силуэт. — Ты не один, Сергей. Ты не один, даже когда одинок, ведь у тебя есть те, ради кого стоит быть здесь, так близко к той стороне…

— Ладно, — печально улыбнулся Вайнштейн. — Пойдём, Толя. Он скоро сам всё поймёт… Пока, Серёжа. Думаю, мы ещё свидимся.

— Прощайте, Сергей, — поднялся, наконец, со скамейки Толик. — Мне была приятна ваша компания.

Юноша крепко пожал Сергею Булавину руку, кивнул Вайнштейну, и они медленно зашагали к арке с выцветшим названием «Дружба». Туда, где минуту назад скрылся Николай Булавин, заглянувший в этот мир так ненадолго, лишь для того, чтобы попрощаться. Сергей смотрел, как медленно удаляются те, кто, отчего-то, стал ему дорог и отрафировавшиеся чувства, будто снова ожили, воскресив, как показалось и его самого. Он даже не заметил, как это произошло. Как в погасших глазах появился влажный блеск… Как спокойные в своей закостенелости руки стали чуть подрагивать… Как по мёртвым щекам потекли такие живые слёзы… Внезапно он понял, что, даже потеряв всё, можно потерять ещё больше, уйдя в глубокий минус, и от этого становилось особенно горько.

— Вот так, да? — дрожащим голосом кричал Сергей в спины мерно бредущим в туман мертвецам. — Прощайте, значит? Бросаете?

— Да, Серёжа, да, — не оборачиваясь, с мягкой благостью проговорил Вайнштейн. — Ты всё понял, что должен был понять. А до всего остального дойдёшь сам. Мы тебе больше не нужны…

— А вы у меня бы, может, спросили?

— Время само говорит с нами, когда оно приходит… Ты это ещё поймёшь…

Последние слова донеслись скорее шелестом сухой листвы, нежели человеческим голосом. Мужчина и юноша, которых можно было принять, как за отца с сыном, так и за деда с внуком, скрылись. Сергей знал, что бежать следом не имеет смысла.

Они ушли. Как и все другие. Наверное, за них следовало радоваться, но Сергей не мог. Он вновь почувствовал то пространство в груди, которое считал опустевшим и теперь понимал, что это не так. В груди болело мёртвое сердце, вполне себе, как живое. Его будто опутали холодные цепи, выдавливающие из него ершистую массу, проникающую в лёгкие и поднимающуюся наверх, застревая в горле горьким комком.

— Ты должен порадоваться за них, — прозвучало из-за спины.

Сергей не стал оборачиваться, и так узнав Лену, по голосу.

— Должен, — согласился он. — Я рад… Но мне будет их не хватать…

— Да, мне тоже… — призналась она, поравнялась с Сергеем и так же бесцветно уставилась в клубящийся туман, который уже начал понемногу рассеиваться. — Тебе страшно? — вдруг спросила она.

— Не знаю… — хотел быстро ответить Сергей, но чуть задумался и через мгновение, всё же, признался. — Страшно…

— Мне тоже, — прошептала девушка и в сердце у Сергея вьюга перестала так неистово завывать, хоть и не улеглась вовсе. — Знаешь, страшно не от чего-то, а от отсутствия этого страха… Страшно от отсутствия всего…

— Одиночество, — грустно усмехнулся Булавин, почувствовав, как его лица коснулась первая снежинка. — Мы боимся остаться одни. Тем более, здесь. Наверное, это и есть самая главная пытка — пытка тишиной, пытка пустотой…

— Наверное… — кивнула Лена и, несмотря на то, что скамейка была всего в нескольких метрах, опустилась на землю и устроилась «по-восточному», подставив небу ладони и позволив снежинкам самим выбирать — идти ли к ней в руки или же обогнуть по дуге. Но, снежинки не чурались и, одна за одной, ложились в девичьи, перемазанные кровью, лодочки-пальцы.

— У тебя есть семья, Сергей. Хотя бы её остатки. Ради них ты должен быть рядом… Это тебя держит. Как ты ещё не понял?

— Но, они там… А здесь…

— А здесь — у нас есть мы.

— Мы? — бесцветно удивился Сергей.

— Мы, — кивнула Лена, не отрывая взгляда от падающих в руки снежинок. — Разве нет?

— Наверное, да, — улыбнулся Булавин и опустился на растрескавшийся и влажный от тумана асфальт парковой аллеи. — Мы здесь застряли, значит, мы друг у друга есть. Правда, пока кто-нибудь не уйдёт, как они…

— Я тебя не брошу, — уставилась Лена на Сергея неожиданно пронзительными и чистыми глазами. Глазами, в которых не было и тени того кровавого безумия, что охватывало её в минуты гнева или холодной жажды убийства. В них угадывалось, что-то отдалённо напоминающее нежность. Наверное, такой она и была, здесь, по эту сторону смерти.

— Да? — не смог выдержать Булавин.

— Да. Ты — единственное, что у меня здесь есть, а я — единственное, что есть у тебя. Мы единственное, что у нас осталось по эту сторону смерти. Разве не так?

— Так.

— Значит, не задавай глупых вопросов, — почти снисходительно улыбнулась покойница и кивнула вверх, — давай лучше наслаждаться им, пока есть возможность. Он же недолго идёт?

— Недолго, — улыбнулся Сергей. — Минут пять. Хотя… — грустно усмехнулся он. — Может, Толик с Вайнштейном расщедрятся. Может, дадут нам поверить в то, что в этот город всё-таки пришла зима…

Лена с Сергеем молча сидели и наблюдали, как вечно покрытую сухой листвой землю старого парка укрывает ещё одно одеяло. Казалось, ничего более чистого и быть не могло. Казалось, тусклый свет, что так нехотя пропускает через себя небесный свинцовый саван, становится ярче и живее. Что сам воздух наполняется едва уловимым звенящим сиянием, которое нельзя услышать, но можно вдохнуть, пропустить через себя и вернуть этому миру благодарным выдохом. Им чудилось — по эту сторону смерти пришла часть того, что при жизни зовётся благостью. Наверное, и сам этот серый город говорил спасибо за невероятно белую пелену, которая напоминает о том, что на свете есть что-то чистое, непорочное, первозданное и такое ускользающее — стоит дыхнуть и она превратится в прозрачную влагу, навсегда уйдёт в недра иссохшей земли.

Но здесь этого не произойдёт. Дыхание должно быть живым, горячим. А потому, город, где никогда не наступит зима, будет бережно хранить это чудо, которое укутает его ровно настолько, насколько само посчитает нужным. И в сейчас чудо должно быть долгим. Ведь, ушедшие так хотели, чтобы оставшиеся, хотя бы ненадолго, по-настоящему в него поверили. Поверили в то, что и город не наступившей зимы, может окутать белое щекочущее счастье. Такое одинаковое для всех, и такое разное для каждого.