Джон Чивер - Исполинское радио

Она была в восторге и от графа и от этого ужасного ресторана.

Зимой Джек перебрался в восточную часть города, в район Тридцатых улиц. Однажды холодным утром он шел на службу и, переходя Парк-авеню, увидел в толпе женщину, которую несколько раз встречал у Джоун. Он подошел к ней и спросил, как поживает ее приятельница,

— Так вы ничего не слышали? — спросила она, и лицо у нее сделалось печальным. — Я вам, пожалуй, расскажу. Может, вы что-нибудь придумаете.

Джек повел ее завтракать в закусочную на Мэдисон-авеню, и она ему рассказала всю историю.

У графа была программа, которую он назвал то ли «Песней фиордов», то ли еще как-то, — он исполнял шведские народные песни. Все понимали, что он никакой не граф, но это мало заботило Джоун. Познакомились они на вечеринке. Почуяв в Джоун сердобольную душу, он на другой же день переселился к ней. Примерно через неделю он стал жаловаться на боли в спине и объявил, что ему необходим морфий.

Потом оказалось, что морфий ему нужен постоянно. Без морфия он начинал браниться и буянить. Джоун завела знакомство с врачами и аптекарями, продающими наркотики из-под полы, и, когда ей не удавалось раздобыть морфий у них, пускалась во все тяжкие, не гнушаясь никакими источниками. Друзья опасались, как бы ее не прирезали в один прекрасный день в каком-нибудь притоне. Между тем Джоун забеременела. Сделала аборт. Граф бросил ее и переехал в ночлежный дом на Таймс-сквер, но мысль о его беспомощности не давала ей покоя. Она боялась, что он без нее умрет, последовала за ним туда, поселилась в его комнате и продолжала покупать ему морфий. Он снова бросил ее. Джоун прождала неделю в надежде, что он вернется, а потом отправилась обратно в свою квартиру в Гринич-Вилледж, где по соседству проживали ее друзья и знакомые.

Джек очень сокрушался, когда узнал, что эта простодушная девушка из штата Огайо сошлась с грубым и безжалостным морфинистом, что ей пришлось столкнуться с уголовным миром, и он в тот же вечер позвонил ей и пригласил ее в ресторан «Чарлз». От нее по-прежнему веяло спокойствием и здоровьем. Голос ее был прелестен, как всегда, и напоминал родные вязы, зеленые газоны и стеклянные висюльки над крыльцом, которые колышутся на ветру с мелодичным звоном. Джоун рассказала ему про графа. Она говорила о нем кротко, без тени горечи. Голос ее, казалось, был создан для того, чтобы выражать наивное доброжелательство и радость жизни, казалось, что в душе ее не было места для каких-либо иных чувств. Она ела много, с аппетитом, и оживленно болтала о своей новой работе. После обеда они пошли в кино, и он проводил ее до дому.

В ту же зиму Джек встретил девушку, на которой решил жениться. Они объявили о своей помолвке в январе, а свадьбу назначили на июль. Весной Джоун пригласила его к себе пить коктейли. Приглашение пришлось на субботу; в этот день его невеста как раз уезжала в Массачусетс навестить родителей, и, не зная, как убить время, он сел на автобус и поехал в Гринич-Вилледж. Джоуи занимала свою прежнюю квартиру на третьем этаже одного из небольших домов без лифта, где посетители звонят в звоночек над почтовым ящиком в вестибюле и слышат предсмертное хрипенье замка в ответ. К почтовому ящику была прикреплена визитная карточка Джоуи Харрис, украшенная автографом некоего Хью Васкома.

Джек поднялся по двум пролетам лестницы, покрытой ковром. На площадке третьего этажа его встретила Джоуи, как всегда в черном. Она поздоровалась и сейчас же втащила его в комнату.

— Я хочу познакомить тебя с Хью, — сказала она.

Хью — дюжий красномордый парень с бледно-голубыми, воспаленными от пьянства глазами, держался с изысканной вежливостью. Джек постоял немного с ним, а потом увидел знакомого возле камина и подошел к нему. Тут-то, впервые, он и обратил внимание на странный беспорядок, царивший у Джоун. Правда, книги стояли на полках и мебель была вполне приличная, по почему-то все в комнате казалось не на месте. Словно кто-то расставил вещи как попало, не задумываясь. В этот же вечер, и тоже впервые, Джек испытал такое чувство, словно кто-то в этой комнате только что умер.

Гостей собралось человек десять-двенадцать, и Джеку, после того как он несколько раз прошелся по комнате, стало казаться, будто он всех их видел прежде, на других вечеринках. И женщину в модной шляпке, служившую в какой-то конторе, и мужчину, который мастерски изображает Рузвельта, и мрачную чету, у которой принята к постановке пьеса, и журналиста, который поминутно крутит приемник, чтобы узнать последние новости о гражданской войне в Испании. Джек разговаривал с женщиной в модной шляпке и пил мартини. В окне виднелись китайские вязы, растущие на заднем дворе, а где-то вдалеке, на скалистых берегах Гудзона, грохотал гром.

Хью напился. Он стал расплескивать вино по всей комнате, словно пьянка была для него чем-то вроде веселой бойни: кровь льется рекою, а кругом — ужасающий беспорядок. Он выпил всю бутылку, залил себе рубашку вином, опрокинул чей-то бокал. Хотя гости порядком шумели, его хриплый голос покрывал все прочие голоса. Он стал придираться к фотографу, который смирно сидел в уголке с некрасивой женщиной и объяснял ей различные приемы фотосъемок.

— Стоило ходить в гости, чтобы сидеть в углу да разглядывать собственные ботинки! — кричал Хью. — Ну, чего вы пришли сюда? Дома не сидится, что ли?

Фотограф не знал, что ответить. Он и не думал разглядывать свои ботинки. Джоун подошла к Хью своей легкой походкой.

— Ну, прошу тебя, не затевай драки, мой милый, — сказала она. — Хотя бы сегодня.

— Заткнись! — сказал он. — Оставь меня в покое. Не суйся не в свое дело.

Он покачнулся и, в отчаянной попытке сохранить равновесие, опрокинул лампу на пол.

— Ах, Джоун, твоя прелестная лампа! — простонала ее приятельница.

— Лампы!!! — рявкнул Хью и, подняв руки, начал размахивать ими, словно невидимой дубинкой избивал самого себя.

— Лампы. Бокалы. Папиросные коробки. Тарелки и блюдца. Они меня убивают! Поймите же, они убивают меня! Бога ради, уедемте в горы! Уедемте в горы, люди, люди! Будем охотиться и ловить рыбу, будем жить! Давайте, черт возьми, жить как мужчины!

Гости шарахались и жались к стенам, как во время проливного дождя. А на дворе и в самом деле пошел дождь. Кто-то предложил подвезти Джека, он ухватился за этот предлог поскорее уйти. Джоун стояла в дверях, прощаясь с разбегающимися друзьями. Голос ее был мягок, как всегда; в ее манере не было ничего от тех истых христианок, которые, стиснув зубы перед лицом опасности, черпают неизвестно откуда силы и спокойствие: она держалась просто, безыскусственно. Можно было подумать, что она забыла о пьяном звере, который в это время метался по комнате, втирал каблуками стекло в ковер и истязал какого-то беднягу-гостя, не успевшего уйти, рассказом о том, как однажды он, Хью, три недели обходился без пищи.