Павел Иевлев - Небо над дорогой

Последняя версия блестяще подтвердилась, когда я заглушил мотор и вылез из машины. Её немедля окружили какие-то бабы в ярких тряпках и дети, одетые по большей части в дорожную грязь и браслетики. Я уселся на горячий капот и сделал лицо знаком «кирпич». Подожду антракта.

Башня, как я отлично отсюда видел, закрыта по протоколу «обломитесь, суки», так что за своих я был более-менее спокоен. Не думаю, что Настя не заметила приближения этого скакового ансамбля песни и пляски заранее. Сидит теперь, небось, наверху — смотрит, как я тут лицом торгую.

В машине какой-то деловитый цыганёнок уже отковырял пластиковые выцветшие иконки с панели и теперь заинтересованно шуровал в бардачке. Ещё две мелких костлявых задницы в грязных трусах торчали из багажника, а загорелый до черноты, но белобрысый шкет увлечённо дёргал запертую заднюю дверь. Мне было плевать — ничего ценного там нет. Вокруг меня столпилось с десяток тёток. Они, размахивая руками, что-то орали одновременно, пытаясь перекричать музыку и друг друга. Я сидел, молчал, ждал. Жаль, что не курю, это добавило бы образу брутальности, но и так ничего, сойдёт. Чья-то шаловливая ручонка сунулась под куртку, наткнулась на рукоять «Глока» и была зафиксирована. Черноглазое существо без выраженных половых признаков лет десяти от роду подёргалось, пытаясь вырвать руку. Но я держал крепко, а возмущённые вопли всё равно потерялись на общем шумовом фоне. Во вторую руку ребёнка вцепились сразу три бабы и рванули так мощно, что пришлось отпустить. Иначе порвали бы дитя пополам. Не ожидавшие этого цыганки повалились на землю, добавив суеты и шума, хотя, казалось бы, куда ещё.

Минут через пять музыка внезапно стихла, прощально пёрнув басами. Цыганки, как по команде, перестали орать и размахивать руками, развернулись, потеряв ко мне интерес, и разошлись. Дети испарились из машины, прихватив с собой потёртую оплётку руля, драные чехлы и старый приёмник. Вот, теперь начнётся интересное.

От машин ко мне шествовал Цыган с большой буквы «ЦЫ». К цыпленку на цыпочках цыкать. Здоровый, с двух меня, толстый, как колобок, дядько в золотой блестящей рубахе навыпуск, шёлковых костюмных брюках, в чёрных и глянцевых, как жопа потного негра, туфлях с длинными слегка загнутыми вверх носами. На его физиономии доминировали круглые щёки, обильные подбородки, крысиные усики, свиные глазки и брезгливое выражение измученного запором Императора Вселенной. Не очень симпатичный персонаж, в общем. Он величественно дотопал, потрясая пузом, до меня и что-то такое буркнул через губу на ихнем. Я разобрал только «гаджо» — «нецыган». Поэтому не отреагировал ровно никак. Всё это просто спектакль. Они меня, как говорится, «пробивают» — смотрят, насколько я подвержен давлению на психику. Наорать, нашуметь, сбить с толку суетой, заставить беспокоиться об имуществе и пытаться понять, что от тебя хотят — перегрузить входные каналы. Человек теряется от кучи противоречивых сигналов, впадает в дезориентацию и соглашается на всё, лишь бы это прекратилось — вот вам и весь «цыганский гипноз». И этот расфуфыренный откормленный попугай — из той же оперетты. Изображает, что он тут главный.

— Эй, с тобой говорю, гаджо! — ну вот, он уже и русский вспомнил. — Ты глухой? Ты знаешь, кто я?

— Толстожопый дырлыно ты. Закурдал. Иди, баро зови, кар тути андэ кэрло 4 4 Дырлы́но — дурак. Закурда́л — заебал. Кар тути́ андэ́ кэрло́ — хер те в глотку. Не пытайтесь повторить это цыганам на улице, если у вас нет «Глока» за поясом. .

Этим я исчерпал доступный мне лексикон, но ему хватило. Казалось, он сейчас лопнет от злости и всё вокруг забрызгает газированным говном, но обошлось. Выругался по-своему, но с опаской, в сторону, как будто не мне, и заколыхал боками вдаль. Теперь, может быть, кто-то настоящий придёт.

— Здравствуй, хороший человек.

Как ни странно, баро этого бродячего лупанария выглядит на общем фоне почти прилично. Костюм, шляпа, туфли. Вышитая красными маками жилетка под чёрным строгим пиджаком смотрелась даже стильно. Гробовщик с претензией. Правда, алая шёлковая рубашка, золотые зубы, массивные перстни и цепь «жёлтого металла», на которой можно коня повесить, несколько выбиваются из образа. Но это признаки ранга, как погоны. Noblesse oblige. Во внешности его никакой цыганской крови не просматривалось — высокий, худой, с породистым умным лицом. Короткая причёска с проседью, седые усы. Я бы его, скорее, за немца принял. Но говорит по-русски чисто, без акцента.

— И тебе не хворать, не знаю какой человек.

— Все люди должны быть хорошими, — покачал шляпой баро.

— Люди ничего друг другу не должны, так что давай к делу.

Неловко на «ты» пожилому человеку, но он первый начал. Ставить себя ниже — плохая переговорная позиция.

— Мы видели сигнал маяка. Мы долго искали его, потратили много времени и энергии в дороге. Нашли — но кто-то закрылся там и не хочет говорить. Не знаешь, почему?

— Знаю.

Он смотрит на меня, ждёт продолжения, я молчу. На вопрос я ответил. Пусть задаёт следующий. Ему надо, мне не надо. Даю понять, что не рад их фрик-параду.

— Послушай, хороший человек, мы — рома дрома, люди дороги. Нам нужны зоры, иначе мы не сможем кочевать. Это вопрос жизни для рома дрома.

— Кто нужен?

— Зоры 5 5 Возможно, от цыганского «зор» — сила, мощь. .

Он достал из кармана пиджака разряженный до молочной белизны акк и показал мне. Я кивнул, показывая, что понял, о чём речь.

— Наша глойти ведёт табор Дорогой, но, чтобы выйти на неё, нужны зоры.

— На всей этой колёсной трихомуди стоят резонаторы? — удивился я.

— Нет, мы не такой богатый табор, что ты! Только на одной машине. Но наша глойти может уводить за ними остальные.

Помолчали. Цыган ждал от меня какой-то реакции, я его игнорил.

— Я Марко, хороший человек, — вздохнул он наконец, — баро этого табора.

— Сергей. Живу тут. И я не очень хороший.

Он развёл руками, признавая моё право не соответствовать его ожиданиям.

— Это маяк, хороший человек Сергей. Он нам нужен.

— Это мой дом, Марко. И хер я его кому отдам.

Я покосился влево, где на холме над морем стоят в рядок кресты. Цыган поймал мой взгляд, проводил его своим, вздохнул.

— Ты не понимаешь, Сергей. Маяк — это жизнь для всех нас. Остался всего один маяк, в Чёрном Городе, но он совсем старый, заряжает один зор три дня, а его сигнал еле виден с Дороги. Скоро его кристаллы рассыплются голубой пылью, и у Людей Дороги не будет маяка.

— Какая трагедия, — сказал я равнодушно.

— Мы не сможем ходить по Дороге, хороший человек Сергей! Это конец жизни для нас и многих, многих других Людей Дороги! Разве это честно? Разве это справедливо? Для тебя это дом, но ты можешь найти другой дом! Для многих-многих людей это жизнь! Где они найдут другую жизнь?